Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
Шрифт:
Но Бакланов — против критики, незаслуженно «захвальной», комплиментарной, а Бондарев — против критики, в суждении самостоятельной.
Выступление академика Лихачева — еще один поворот съезда: нет полных изданий Пастернака, Хлебникова, бессистемны издания Ахматовой; но тут же — нет русского фольклора, академических Лермонтова и Гоголя… Осторожная, более чем осторожная смелость и в отношении Гумилева: «И я хочу обратить внимание на то, что у Гумилева нет ни одной строки антисоветской». Только знающим и ведающим о том, как выдворяли Лидию Чуковскую с дачи из-за ее выступлений в самиздате и поддержки Солженицына, внятна следующая лихачевская
На нынешний взгляд, не обнаружишь никакой бравады в словах К. Ваншенкина: «Я не помню что-то, чтобы выдающимися называли Ю. Трифонова, Ю. Казакова, В. Тендрякова, Б. Слуцкого. А ведь на деле это так». Но зал совершенно справедливо расшифровал эту фразу и как выпад не занимающей никаких постов одиночки против окопавшейся в секретариате и вокруг него серости, и как дань должного уважения и признательности живых — ушедшим, незаслуженно отодвинутым секретарской серостью в сторону при жизни, истинным талантам.
Эзопов язык выступлений подвергался залом незамедлительной интерпретации.
Но были и прямые, обладавшие громко названным адресом, непосредственно направленные выступления, на которые следовала незамедлительная реакция, никак не отраженная в официальных сообщениях со съезда. В. Распутин в своем выступлении упомянул реакцию «грузинских товарищей» на рассказ В. Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», опубликованный в журнале «Наш современник»: «Не было никакого оскорбления в адрес грузинского народа, уважаемые грузинские товарищи, в рассказе Астафьева, вчитайтесь в него и сумейте отделить боль от издевательства и правду от лжи. Русский народ тоже не весь спился, он продолжал работать и работает, но мы с вами вместе били законную тревогу, когда пьянство стало принимать характер увеличивающейся болезни…».
Опять не без лукавства.
Как и во многих других случаях.
Опять — не без политиканства — оперирование словами-знаками.
Например, словечком «пьянство» — в момент разгара антиалкогольной кампании, в присутствии Лигачева. Это был несомненный и, увы, как и в случае с «перестройкой», весьма значительный поклон в сторону власти, нависавшей в креслах президиума над выступающим. Но тут же, под подкладкой, — свой интерес, защита Астафьева от нападения, хотя бы при помощи столь расчетливо-очевидного тактического хода.
Но в момент как раз после обращения к ним «грузинские товарищи» демонстративно и достаточно шумно всей делегацией покинули зал, пройдя по центральному проходу.
В знак протеста.
И — спустились в буфет.
Я вышла вслед за Чабуа Амирэджиби и Отаром Чиладзе. Грузинская делегация была достаточно представительной, и я была хорошо знакома со многими делегатами по совместному участию в ежегодных семинарах, проводимых грузинской коллегией по переводу и взаимосвязям между литературами — организацией, предоставлявшей возможность практически закрытых для чужих глаз встреч и откровенных обсуждений «в провинции у моря» (кстати, именно там мне уже в 1984-м был рассказан — под шорох волн — сюжет абуладзевского «Покаяния»).
Этот конфликт — сегодня как бы даже не очень значительный — на самом деле был самым настоящим предвестием событий 9 апреля 1989
На фотографиях, сопровождающих текст выступлений, «в перерыве между заседаниями», — нынче беженка из Таджикистана Гурлухсор Сафиева с Татьяной Кузовлевой, Михаил Дудин и Янка Брыль, цветы Неизвестному солдату возлагает Иван Стаднюк…
Единство советской литературы? Иллюзия? Фантом?
В докладе Ан. Иванова неожиданно злой выпад — в сторону «профкома литераторов». Почему? Потому что гам собирались литераторы, по причинам всяким, в том числе и цензурным, непечатавшиеся. Инстинкт — у Ан. Иванова и его группы прекрасно развитый — подсказал: не пройдет и семи лет, как именно такие, кто в этот профком входят, и близкие к ним перевернут советскую писательскую пирамиду.
Во всяком случае, в 1986-м их еще и на двор не пускали, но опасность, исходящую от «другой» литературы, номенклатура чуяла.
4
Если посмотреть содержание «толстых» журналов за 1986-й год подряд, то сложится впечатление полнейшего сумбура. Если вчитаться, вдуматься в порядок публикаций, то проясняется сюжет года.
Приход Бакланова в «Знамя» был ознаменован публикацией многострадального романа Александра Бека «Новое назначение» (№ 11–12). На закрытие года — два рассказа Фазиля Искандера (еще один был опубликован в № 6, рядом с Платоновым) плюс «Недолгое пребывание в камере пыток», рассказ из цикла «Опрокинутый дом» Юрия Трифонова — тот, что был снят из предшествующей новомирской публикации цензурой.
А начало года — роман Маркова «Грядущему веку» (№ 2).
Посередине года — «Ювенильное море».
Такова динамика «Знамени»-86. «Баклановского» — к концу года «Знамени».
«Новое назначение» в портфеле журнала находилось с конца 85-го; редакция имела безусловное намерение его печатать; однако слух об этом распространился но Москве еще ранней весною — и в редакцию поступили официальные письма, категорически требующие остановить публикацию. Дело застопорилось — и только при Бакланове благополучно разрешилось.
Изменения назревали — и остановить их было уже трудно. Но надо было иметь интуицию (и чутье) принимать решения. Решения (и вкусы), а также духовная ориентация могли бы быть прямо противоположными. Помнится мне, тогда работавшей в «Знамени», что в качестве кандидатур на пост главного редактора назывались и А. Проханов, и Ан. Иванов.
Но само время меняло рисунок журнальной политики: в февральском, еще до Бакланова, номере рядом с Марковым печатался Б. Васильев («Неопалимая купина»), в апрельском — тогда еще либеральный С. Есин («Незавершенка» — метафора состояния дел в государстве и обществе); близкий по проблематике к А. Гельману А. Каштанов («Злой час», № 3), К. Ваншенкин (рассказы, № 3), А. Генатулин (№ 3), Б. Екимов (№ 3)…