Скучно не будет
Шрифт:
С чердаков все пожары и начинаются.
И порядок на Пасечке был.
Самый большой начальник для пасеченских – дед Ничай. Всё про всех знал, не человек, а архив в валенках. Валенки дед Ничай любил, порой и летом в них хаживал.
Вот и сейчас, солнышко садится и краем цепляет Лунёвский холм-гору. Самое время для появления деда Ничая.
Ну, что я говорил – калитка скрипит. По тому, как скрипит калитка, я уже могу сказать, кто пришёл. У деда Ничая она скрипит протяжно и закрывается так же. Никогда не хлопает, ногой не толкает. Она ведь, калитка, человечьими руками сделана,
– Здравствуй, дед Ничай.
Поклон.
По сторонам посмотрел, компанию оценил, сел на лавочку. Приглянулась компания. Помолчал и спросил:
– Всё пишешь?
– Да, вот пишу.
– А о чём?
– А куда душа завернёт, о том и пишу. Да вот хотя бы про Пасечку.
– Это хорошо. И на Пасечку чудеса приходят. Любят чудеса Пасечку.
Предлагаю деду Ничаю пива. От доброго пива он никогда не откажется, под пиво и рассказы у деда Ничая складные получаются. Он их сказками называет, но, как он говорит, всё в них чистая правда.
И вот какую сказку он подарил в этот летний вечер.
Лес наш пасеченский в ту пору ох густой был. По прямой, как сейчас, не пройдёшь. А сосны – как корабельные мачты.
Какому такому умнику из начальства пришла в голову блажь…
В общем, разрешили у нас на Пасечке поселиться цыганам. Раньше-то целое дело заводили, если кто без спросу сосну спилит.
А тут – на тебе… Цыганам в лесу место под жильё дали! Вон в Лунёвке целые страны полей не паханных, так нет, их в лес сосновый определили, душонки продажные!
И пошла тут рубка! Ох, одни слёзы. Что взять с пришлого, если наши, и то как временщики живут, то уж эти – басурманы…
Ишь до чего додумались, чтобы фундаментов не делать, они сосны по уровню, в метре от земли пилили. И эти пеньки как фундаменты использовали.
Целый посёлок цыганский на пеньках вырос. Ну и наши, конечно, под цыганскую вакханалию много сосны понатырили.
Да, что говорить, «перестраивать» – не строить. Вот и доперестроились! Одни пеньки кругом!
Знаю, тебе больше про колдунов интересно. Вот я тебе про колдунов и рассказываю. Был у них барон, начальник цыганский. Приходит он как-то ко мне печать на бумагу поставить. Ну я, по заведённому закону сначала к нему – с визитом. Дом у барона большой, с мебелью. А огорода нет и забора нет, да что забора… и туалета нет. Я его и спрашиваю:
– А куда, мил человек, добро своё деваете? Я извиняюсь, какаете куда?
А он мне говорит:
– А мы не какаем, мы говно в себе не держим, мы его людям дарим.
Я потом специально вокруг всё обошёл, нигде цыганского «подарка» не обнаружил…
Так вот, хожу, смотрю я его дом на предмет пожарной безопасности, и в одном чулане заметил я сундук, большой такой сундучище. А на сундуке лежит кто-то под лохмотьями, лежит и постанывает. Спрашиваю барона:
– Болеет кто?
– Да, мать вот расхворалась….
А из-под лохмотьев рука свисает. Старая рука, дряхлая, но на одном пальце вижу – кольцо. Богатое кольцо – целый перстень!
Я барахло от настоящей вещи сразу отличу… От настоящей вещи за версту историей пахнет. А от подделки, как её ни наряжай, а всё
Лица не приметил, прикрыто… Ну да ладно. Посмотрел я, замечание про мелкий мусор сделал, печать на бумагу поставил и ушёл. Ты нашу продавщицу, Верку, помнишь?
– Помню, дед Ничай.
– Весёлая деваха была, жалко, что уехала… Она мне рассказывала, что когда ещё маленькой была, то очень боялась лягушек. И считала, что у них за шкафом живёт огромная жаба. И что эта жаба ночью из-за шкафа выходит и сидит, смотрит. И ещё эта жаба себе ходы под каждый дом роет, а когда она надувается, то становится такой большой, что может спокойно проглотить маленького ребёнка. Кто ей про эту жабу в детстве наплёл, Верка не помнит. Ну, у детей свои сказки… Но если бы кому-нибудь пришла бы в голову мысль Верку убить, то лучшего способа, чем сунуть лягушку ей за пазуху, и не придумаешь. А помнишь, какие у Верки волосы были, как вороново крыло, черные! У цыганок таких нет!
– Нет, такого не помню. Она у меня в памяти блондинкой осталась.
– Это она потом блондинкой краситься стала, чтобы седые волосы маскировать. Так вот, ухаживал за нашей Верой парень лунёвский. И какой парень! В плечах широк, а на гармошке играл, что соловей весной… Придёт, сядет на лавочку около магазина и ждёт, пока Вера работу закончит.
Приходит он как-то, а на лавочке кошка сидит. Старая, шерсть клочьями, белая, как лунь. Сидит и так жалобно на него смотрит и мяукает, будто жалуется. Зашёл Тимоха (парня Тимофеем звали) к Верке в магазин, взял рыбки мороженой, колбасы тогда было не купить, и дал этой кошке. Та рыбку эту в мах проглотила и вмиг исчезла.
На другой день приходит Тимофей к магазину, а на лавке опять эта кошка сидит. И так каждый день. Целую неделю он её рыбкой кормил. Шерсть у кошки не клоками, а уже гладкой стала и вроде темнее. Вот в очередной раз купил он ей рыбы, та не сожрала, как обычно, глотом, а деликатно съела и не исчезла. Подняла хвост трубой и пошла медленно.
Захотелось Тимохе узнать, чья это кошка, где она живёт. А та как зовёт. Обернулась, видит, что Тимоха за ней идёт, и повела по тропе через лес, который цыгане ещё вырубить не успели, и привела прямо к дому барона. Кошка в дом, а из дома – цыганка молодая выходит. С тех пор и повадился Тимоха мимо магазина по знакомой тропе к цыганам хаживать. Забросил Верку.
Той и не понять, что случилось…
А мне цыганское дерьмо всё покоя не даёт. А тут ещё письмо от санитарной службы пришло. Про колодцы и допустимые расстояния до туалетов. Мало того, что весь лес вырубили, так они еще срач тайный устроили! Выбрал день и пошёл. Бардака много, но того, чего искал, так и не нашёл. Решил у барона спросить напрямую, по-мужски, куда они свою «большую нужду» прячут.
Подхожу к дому, стучу. Никто не выходит. Спят, что ли. Толкаю дверь, открыто…
И что меня дернуло в тот чулан зайти… Те же тряпки, но уже никто не стонет, лежит и тихо дышит. Рука так же свисает, как в первый раз…. Но рука уже не старая, а кольцо прежнее, и волосы не белые, а тёмные…