Скуки ради
Шрифт:
В отправлении своей коммерции с иностранцами женевский торговец является во всей своей оригинальности: он сердится на свода жертву за ее опыты самосохранения и, мало что сердится, - в случае упорства оскорбляет бранью и криком. Иностранец, который но поддается, в глазах женевца что-то вроде вора.
X
Чтоб подражать в болтовне моему уехавшему доктору и быть истым туристом, я должен бросить, заговоривши о женевцах, взгляд на их историю. Дальше 1789 года мы, разумеется, не пойдем: скучно и не очень нужно. Резче этой черты история на Западе не проводила, это - своего рода якватор.
Перед этим годом генерального межевания Женева жила набожной и скупой семьей, двери держала назаперта и без большого шума, но с большой упорностью молилась богу по Кальвину и копила
В те времена в Швейцарии было много добродушно-патриархального; несколько семейств, перероднившихся, покумившихся друг с другом, пасли кантоны тихо и выгодно для себя, как свои собственные стада. Разные почтенные старички с клюками, так, как они являются в свят день после обеда потолковать нараспев не в гетевском "Фаусте", а в "Фосте" Гуно, заведовали Женевой, как своей кладовой, распоряжаясь всем и употребляя на себе все рабочие силы своих племянников, дальних родственников и меньших братии. К роскоши они их не приучили, а работать заставляли до изнеможения, "в поте, мол, лица твоего снискивай хлеб", - все по писаниям. Метода эта к концу XVIII века перестала особенно нравиться племянникам, потому что дяди богатели, а они исполняли писания. Как дяди ни доказывали, что женевец женевцу рознь, что одни женевцы - граждане, другие - мещане, а третьи - только уроженцы, племянники не верили и начинали поговаривать, что они равны дядям. "Вы правы, мы все равны перед богом, - отвечали дяди, - а о суетных, земных различиях, если они и есть, стоит ли толковать!" - "Стоит, и очень", - отвечали те из племянников, которых старые скряги не совсем сломали, - и стали отлынивать от благочестивого острога. "Вы люди свободные, - толковали им дяди, - не нравится дома - свет велик, ступайте искать хлеба, где хотите, а мы вас даром кормить не будем, а будем молиться за вас богу, чтоб очистить души ваши от наваждения общего врага нашего".
Ничего, думали про себя старички, пусть помаются да поучатся, пусть поголодают да перебесятся; воротятся и опять будут работать на ниве нашей.
Взяли племяннички котомки и длинные палки и иошли смотреть свет: кто с запяток, кто с козел, кто с булавой швейцара в руке, кто с бурбонским ружьем на плече, кто с историей и географией под мышкой; кто кондитером, кто часовщиком, кто трактирным слугой, кто слугой вообще; жены и сестры их шли во француженки, по части выкроек и воспитания.
Те, которым повезло, весело ехали домой и сами зачислялись в дяди, но не все остальные возвращались к особенному удовольствию набожных сродников. Жившие в Вене и в Москве, в Неаполе и Петербурге конфетчиками и буфетчиками, гувернерами в России или "свиццерами" в Риме, - еще ничего. Но другие, встретившиеся в Париже с беспорядками, и притом не с той стороны, с которой были их храбрые соотечественники, стрелявшие по народу из окон тюльерийского дворца 10 августа 1792 года, возвратились никуда не годными. Вместо молитвенников в черных переплетах с золотым обрезом они начитались гневного "Реге Du-chesne" и мягкого "Друга народа". Старые родственники, сделавшиеся еще закоснелейшими раскольниками, так и ахнули. "Ах, говорят, вы богоотступники, мошенники! Вот мы вас!" - "Вы погодите ругаться, благочестные старцы, - отвечают племянники, - мы ведь не прежние, мы раскусили вас, pas si boeuf [Истое женевское выражение [не так решительно] (фр.). (Примеч. А. И. Герцена.)], давайте-ка прежде делить наследство. Liberte, Frater-nite, Egalite ou…[Свобода, Братство, Равенство или… (фр.)]" Старики и кончить не дали. Давно отупевшие от ханжества и стяжания, они совсем рехнулись при виде такой черной неблагодарности племянников. Страх на них нашел такой; вспомнили площадь, на которой они поджарили и оттяпали невинную голову Серве. Ну, думают, как "наши-то" с бесстыжих глаз ограбят, потузят да еще, пожалуй… Фу! как от биаы: так мороз по коже и дерет.
По счастию, Франция явилась на выручку. Первому консулу было как-то нечего делать; за неимением двух-трех тысяч какой-нибудь армии Sambre-et-Mouse для гуртового отправления на тот свет, он вдруг отдал следующий приказ:
"Article I. Женевская республика перестала существовать.
Article II. Департамент Лемана начал существовать. Vive la France! [Да
Великая армия, освобождавшая народы, заняла Женеву и тотчас освободила ее от всех свобод. Пользуясь досугом, старички стали забираться и прятаться все выше и выше, запираться все крепче и крепче в неприступных домах, в узких и вонючих переулках… Другие, посмышленее, принялись укладываться да, ее говоря худого слова… за Альпы да за Альпы.
Хорошим людям все на пользу, - добровольное заключение и добровольное бегство послужило старичкам как нельзя лучше. Оставшиеся, желая отомстить за порабощение отечества, принялись продавать неприятелю военные и съестные припасы по страшно патриотическим ценам. Во время империи никто не торговался (кроме Талейрана, я то только когда он продавал свои ноты и мнения). Недостало денег в одном месте, - контрибуцию в другом, две контрибуции в третьем; ясно, что комиссариатские Вильгельмы Телли в убытке не остались.
Освобожденные, в свою очередь, реакцией 1815 года от своих страхов, эмигранты возвращались (точно так же разжившись разными дипломатическими и другими аферами) к затворникам, и давай друг на друге жениться для того, чтоб составить плотную аристократию.
Какой ветер веял тогда, вы знаете: Байрон чуть от него не задохнулся, Штейны и Каннинги казались якобинцами, и Меттерних был человек минуты.
Объявляя, обратно первому консулу, о том, что департамент Лемана перестал существовать, а женевская республика снова начала существовать, Свящевный союз резонно потребовал, чтобы во вновь воскресающей республике ничего не было республиканского. Это-то старикам и было на руку. Для либерально-учено-литературной наружности им за глаза было довольно м-м Сталь в Коппете, де Кандоля в ботанике и Росси в политической экономии… Снова принялись они общипывать и брать голодом понуривших голову племянников, снова завели богословские скачки и бега с католиками, которые еще больше накупили земель. Скряж-ническую жизнь свою старики выдавали за олигадои-ческую пеприступность, - мы-де имеем наши знакомства при разных дворах, а по другую сторону Pont des Bergues никого не знаем. Замкнутые в горной части и лепясь около собора, они не спускались вниз, предоставляя черни селиться в С.-Жерве. Как всегда бывает, взявши все меры, они не взяли самой важной: не строить им надобно было Pont des Bergues, не поправлять, а подорвать его порохом, - не подорвали. По этому мосту прошла революция 1846 года,
XI
Знаменитый граф Остерман-Толстой, сердясь на двор и царя, жил последние годы свои в Женеве, - аристократ по всему, он не был большой охотник до женевских патрициев и олигархов.
– Ну, помилуйте, сударь мой, - говорил он мне в 1849, - какая же это аристократия - будто делать часы и ловить форель несколько поколений больше, чем сосед, дает des titres; [титулы (фр.)] и origine [источник (фр.)] богатства какой - один торговал контрабандой, другой был дантистом при принцессе…
– Вы забываете, граф, - отвечал я ему, - что женевские аристократы имеют и другие права. Разве они не находились в бегах и разве не возвратились восвояси - отчасти благодаря вам, сопровождаемые казаками и кроатами, как другие венценосцы и великие имена…
Блудные племянники точно так, как кульмский герой, понимали значение высокого патрициата женевского, и в особенности так понимал блуднейший из них Джемс Фаза.
Джемс Фази - это смертная кара женевского патрициата, ее мука перед гробом, ее позорный столб, палач, прозектор и гробокопатель. Кровь от крови их, плоть от их" плоти, потомок одной из старинных фамилий, о боге скучавших с Кальвином, - и у него-то поднялись руки на беззащитные, но не бессребренные седины. Он "дядей отечества", выбранных собственными. батраками и кортомниками в верховный совет, прогнал в 1846 году в три шеи и сам себя выбрал на их место, вверяя себе почти диктаторскую власть. Сен-Жер-ве и вся бедная Женева с восторгом рукоплескали ему.
От него старики спрятались этажом выше и повесили к дверям по замку больше, от него они отупели еще на степень, мозги стали быстрее размягчаться, а сердца каменеть. Умных людей между ними больше не было. Вообще Джемс Фази чуть ли не последний умный человек в Женеве. Глупое озлобление, с которым они повели чайну, было худшее оружие с таким врагом.
Фази похож на хищную птицу, и теперь, состаревшись и сгорбившись, он напоминает еще исхудалого кобчика - и злым клювом, и пронизывающим взгляд дом, и теперь он еще полон проектов и деятельности, кипучей отваги, готовности рисковать, бросать перчатку и поднимать две, он все еще задорен и дерзок, он все еще молод, а ему семьдесят два года - подумайте, что он был в пятьдесят.