Скульптор
Шрифт:
Команда стояла перед кораблём так же, как и когда-то, только собираясь проложить человечеству дорогу в дальний космос. Подтянутые, в парадной одежде — гордость Родины и Земли, пятеро достойных наследников каждого первооткрывателя, рискнувшего собственной жизнью ради человечества.
Первыми стояли первый и второй пилот, похожие куда сильнее, чем аверс и реверс. Оба в золотистой форме, оба — озабоченно оглядывающиеся на огромный серебристый бок «Вестника» и изредка прикасающиеся к нему рукой.
В центре стояла женщина. Высокая, худощавая, со странной короткой стрижкой, она была словно сложена
Сразу за ней стоял среднего роста, коренастый, седеющий уже мужчина. Его не изменившийся с прошлого раза рабочий комбинезон украшала повязанная на предплечье узкая полоса разноцветной ткани.
Последним был невысокий, изящный мужчина в хорошо сидящем строгом костюме и тонких очках с золотистой оправой. Он дружелюбно улыбался, но иногда забывал о том, что на него смотрят. И тогда его лицо приобретало выражение радостного удивления, словно он так и не смог поверить по-настоящему, что снова находится на Земле.
За их спинами высился огромный «Вестник» — всего лишь корабль для непосвящённых и вместилище разума шестого члена экипажа для тех немногих, кто знал, что своим орденом полковник Усиков был награждён вовсе не посмертно.
Лишь седьмой, Людмилы, действительно не было с ними. Хотя Сергей, например, предпочитал верить, что постулат о бессмертии информации верен не только для звёзд Ослепительной.
Играл оркестр. На трибуну поднимался умеренно довольный Добронравов, готовый сказать речь о Земле и космосе, о мужестве и самопожертвовании, о людях и неведомых организмах, которых людям ещё только предстоит понять до конца. И о том, что сегодня ОСР безоговорочно выиграл первый «заезд» Великой Космической Гонки.
Бонус. Первая глава следующей книги "Творения"
Земля
Апрель 2096, Ленинград
Звонок в Первом Синтетическом Театре был первый и единственный. Начинался он с одного робкого удара — первой капли, оторвавшейся от пухлого тела тучи. Продолжался звонким перестуком капель, наперегонки рвущихся к земле. Заканчивался — глухим громовым раскатом, после которого освещение в театре гасло, чтобы немедленно вспыхнуть ярче, чем прежде. Опоздавших «к грому» в зал никогда не впускали.
В этот пасмурный апрельский день публика столпилась у массивных дверей тёмного стекла, внутри которых горели холодным голубым пламенем далёкие звёзды, задолго до «первой капли». Забыт был театральный буфет, нарочито традиционный что в меню, что в интерьере; обезлюдели тематические выставки в подвале и под крышей, посетители которых обычно вбегали в зал последними, перед самым раскатом грома.
В этот раз цена опоздания была бы слишком высокой: Синтетический Театр давал премьеру свето-проекционной оперы «Скульптор», посвящённой первым людям в дальнем космосе. И ни один завсегдатай не мог позволить себе пропустить такое событие.
Последние зрители появились у проходов в ложи поздно, всего за несколько минут до грома, когда лёд ожидания уже треснул, и людская река,
И грянул гром. Вслед за ним ударила молния — ослепительная, чисто-белая, вопреки обыкновению оставившая после себя не ровный свет прожекторов и софитов, а синеватую тьму. Не успели зрители зашептаться, обсуждая, чего ещё новаторского ждать от гениальной Когтевой, как на занавесе зажглись глубоким фиолетовым светом слова: «Для космоса человек всё равно, что мрамор для скульптора». И, внезапным низким крещендо[1] струнной группы, опера началась.
Четверо мужчин в ложе были чуть ли не самыми внимательными её слушателями. Замерев, они следили за тем, как в широкое и плавное оркестровое звучание вторгся какой-то совершенно новый, режущий ухо, звук, и как часть оркестра присоединилась к его теме. Как слились воедино мотивы корабля и капитана, и как оборвалась на высокой ноте нервная арфа.
Среди зрителей вспыхивали и гасли почти осязаемый проекции звёзд, планет и кораблей. Пятна света то прыгали по смычкам струнной группы, то дрожали на полированных боках медных духовых. А дирижирующая оркестром Кристина Когтева отчаянно жалела о том, что «Вестник» никоим образом не смог бы поместиться в большой зал Театра.
***
Послепремьерная вечеринка, для которой музыканты традиционно захватывали театральный буфет, на сей раз шла с нарушением всех традиций — не присутствовал ни композитор, ни дирижёр, ни автор свето-проекционных эффектов. Все они, единые в одном худощавом женском лице, сидели в каморке размером три на три метра, спрятавшейся практически под самой крышей театра и нагло узурпированной Кристиной. Разумеется, у неё, как у постоянно-приглашаемого дирижёра была и своя — большая и уютная — гримёрка. Но её Кристина не любила: слишком продуманный интерьер, слишком яркие светильники, слишком удобные кресла… Любила она каморку под крышей, значившуюся на плане, как дополнительное хозяйственное помещение, но так ни разу и не выполнившую свои прямые обязанности. Стараниями администрации театра там появились стол и стулья, посуда и письменные принадлежности, бумага и нейропанели. Всё достаточно хаотичное и разномастное, чтобы каморку не постигла участь гримёрки. Однажды Кристина привела сюда дружественного художника, украсившего стены и потолок африканскими мотивами, и комнатушка приобрела законченный, удивительно гармоничный, вид.
Представляя, какой будет первая за два года встреча с соратниками, Кристина не сомневалась: сначала она крепко-крепко обнимет всех четверых разом. Потом расскажет, как заканчивала оперу; как ругалась с дирекцией театра, настойчиво предлагающей изменить кое-что в сюжете; как рассказывала деревянным духовым, ведущим партию «Дружбы», о днях урезанного рациона и полной неопределённости… Ничего этого не произошло. Потому что кто же, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, стал бы обнимать собственную руку?