Сквозь миллион лет человечества. 2 том
Шрифт:
— Деньги как смерть — их можно найти хоть где, — я выждал пять секунд, дабы дать ей возможность задать вопрос, а после продолжил: — Ты больше не в моей власти, Уонка. Ты — не мой раб. Больше я не могу тебе приказывать, или заставлять следовать моим правилам. Можешь хоть куда отправиться. С такими деньгами тебе хоть куда дорога открыта. Хоть в космос, хоть в столицу ВРОНа, хоть найти более сладкую жизнь, не связанную с мною.
— Я не понимаю… — выдохнула она, с силой кинув ключи в грязь. — Я не понимаю зачем ты это делаешь!
— За тем, чтобы…
А зачем?..
— Э-э… Я точно и не знаю… — решил я дать заднюю,
От моих слов её лицо скривилось. Впервые я ощутил весь тот скепсис от неё в мою сторону.
Это было неприятно. Это было отвратно.
— Нет! Я буду с тобой! — сказав это, она нагнулась, ища те самые ключи в грязи.
— Причина? — негромко спросил я.
— А мне и не нужны причины.
Встав во весь рост, она сверлила меня своим взглядом, полным того неописуемого чувства, которого я отлично запечатлел у ярых представителей военного дела Федерации — у полевых комиссаров. Они воевали в том же пешем порядке, что и всякие автоматчики, пулемётчики или марксманы, однако главной их задачей всё же, как и был надсмотр за моральным духом солдат, так и остаётся по сей день.
Именно их лица, преисполненные уверенностью в победе войск Федерации, её флотилий, её щита и меча, всегда воодушевляли меня стремиться к лучшему, стремиться к более… высшему, грандиозному.
Она передавала те же эмоции.
— С тобой всё в порядке? — искренне поинтересовалась Уонка, присмотревшись к моему слегка опустившемуся лицу.
— М-м, да… — поднял я взгляд. — В общем, ты остаёшься?
— Да.
— И-и-и… э-э-э… — наклонил я голову набок. — С чего ты так громко поливала меня дерьмом?
— Я не поливала тебя… говном, — скривилась она. — Просто вдруг ни с того ни с сего мне захотелось излить душу.
— Это никак не похоже на тебя.
— А ты не можешь быть тактичным.
— Могу, просто не видел тогда смысла.
— Это было оскорбительно.
— Что? Что именно? — не понял я.
— То, как ты упомянул моих родителей, — ответила она.
— Не, ну а хуле. От чего они-то умерли, ты не расскажешь?
Пять секунд тишины.
— Почему со мной ты не можешь вести себя хоть чуточку тактичнее? — с грустью спросила Уонка.
— Я сама тактичность, прошу заметить. И…
— Нет! Ты не можешь себя держать в руках, когда всегда делаешь так, как вздумаешь, даже не считаясь с тем, о чём думаю я, — приставила она левую ладонь к своему сердцу, поддавшись вперёд.
— Вот что именно тебе не нравиться?
— То, что мы под их окнами ругаемся! — указала она правой рукой на окно второго этажа, откуда вырисовывались две тени, и посмотрела на меня. — Может отойдём?
— Отойдём!
Кивнул я, и под сопровождением дёрганной Уонки, которая держала меня под локоть, компенсируя каждый мой неровный шаг, словно опора, дошёл до некой опушки.
— Так что тебе не нравиться-то? — задал я вопрос, когда мы встали друг напротив друга; Патрик был для меня своеобразной опорой, на которую я наполовину расслабился.
— Твоя тактичность! Почему, когда ты общаешься с другими людьми, то ведёшь себя при разговоре вежливо, уважительно, соблюдая все морально-нормальные принципы, а при разговоре со мной, даже при обращении, ты вкатываешься в максимализм, интерпретируя свои предложения так, словно не питаешь ко мне каких-либо чувств, да даже симпатии таковой
— Я питаю любовь к тебе, — попробовал я её приобнять, однако встретил отказ. — Ладно… Я не знаю, что такое любовь, и я не знаю, что надо делать.
— Ты… не знаешь? — крайне удивилась Уонка моим словам.
— Да. Это правда, — отвёл я взгляд. — Я в принципе плохо разбираюсь в чувствах людей и в том, что правильно делать в каких-либо ситуациях, связанных в социальном аспекте.
— И манеры значит, для тебя будто маска.
— Да, как маска, — кивнул я. — Надеваю её, в случае если не хочу открываться конкретным индивидуумам. Например, при тебе её нет, потому что я желаю быть для тебя искренним, без каких-либо всяких там притворных масок или наборов отдельных действий.
— Это… сложный случай, — пробормотала она, смотря в пол, а после подняла взгляд. — И как? Хочешь бороться с этим?
— Нет. Ни сейчас, ни раньше, ни потом. Прожив двадцать пять лет, существуя во Вселенной как представитель человеческого рода, я понял, что есть вещи, которые не меняются, а если и меняются, то долго, скрупулёзно, затратно и очень неэффективно. Грубо говоря, я такой, какой есть, и я в корне никогда не изменюсь. Да, может быть, стану немного добрее… обзаведусь какой-никакой толерантностью к тому, что претит и отталкивает, однако всё равно останусь тем, кем был изначально — аморальным ублюдком, который не сожалеет и не раскаивается.
Эпилог второго тома. Глава 63
— Но ты не… — она одёрнула себя на половине пути к тому, чтобы коснуться моей щеки. — Для меня ты всё равно будешь другим. Может с небольшими прикрасами, возможно далеко от правды, но ты всегда будешь для меня иным. Отличным от того, кем ты себя видишь.
Это… растопило моё сознание, словно в нём на протяжении четверти стандартного века был многовековой лёд. Даже её признание во взаимности не было настолько тёплым, чем это.
На порыве эмоций я не нашёл ничего лучше, чем спрятать их в импровизированный мусорный бак, сев на металлическую крышку. Сейчас мне требуется вести себя прилично, без каких-либо проёбов.
— Когда мне было четырнадцать мои родители умерли за неуплату долгов одной из банд, которая “крышевала” над нашим районом. Они никогда не задерживали оплату налогоплательщикам этого сектора… — она горько выдохнула. — После смерти мамы с папой примерно в тот же месяц сгорел дом престарелых, куда перевели с дома полгода до этого бабушку с дедушкой… От них остался лишь пепел, растворившийся вместе с дождём…
Она взглянула на видимую часть половины естественного спутника.
— Я долгое время жила под крышей дяди вместе с тремя младшими братьями и одной старшей сестрой. Первому одиннадцать, второму семь, третьему всего два. Дядя много пил после работы на заводе, поэтому нам приходилось всегда остерегаться его, прятаться в одной комнате. Мы с сестрой много работали, чтобы прокормить братьев. Она без выходных с утра до глубокой ночи подрабатывала официанткой и барменом. Я же из-за возраста не могла найти подходящую работу со свободной вакансией. В Алом Секторе дети до шестнадцати, как ты помнишь, не могут работать. Поэтому я врала сестре, что раздаю листовки, когда сама клянчила со слабых бумажные купюры вместе с “подружками”. Деньги были большими, однако для нас пятерых их никогда не хватало.