Сквозь огонь

Падерин Иван Григорьевич

— Вот и я говорю. Эти самолеты Гитлер готовил против англичан и американцев, что высадились в Африке. Но, как известно, сейчас там затишье. Союзники не наступают. Ждут, когда падет Сталинград.

— Значит, союзники сами отпустили эти самолеты сюда, — догадался Костя.

— Выходит, так. Радист…

— Какие же это союзники! В Дюнкерке оставили «матильды», и «валентаи», теперь эти самолеты сюда отпустили. Почему они так делают?

— А это надо их спросить. Радист, передавайте срочное донесение: на территории полка упал подбитый самолет — истребитель Фокке-Вульф из эскадры «Сицилия»,

мотор воздушного охлаждения, вооружение: две пушки калибр 20, четыре пулемета калибр 7,92, корпус покрашен в песочный цвет… Передал? Самолет подготовлен для действий в условиях африканского фронта, но срочно переброшен сюда… Все. Точка. Подпись…

— А как же второй фронт? — спросил Костя.

— Откроют. Только, наверно, тогда, когда он нам не нужен будет.

Титов закашлялся. Тут же вошел врач. Он посадил раненого и, поддерживая его обеими руками за плечи, кивком головы попросил Костю выйти.

?

Задымленное небо опустилось над территорией полка так низко, что даже стены осевших корпусов бороздили плывшие в темноте тучи. Земля дышала гарью и смрадом взрывчатки. Кое-где еще дымились воронки от бомб, а вокруг них мерцали огни догорающих блиндажей и окопных перекрытий.

Втянув голову в плечи, Костя брел к блиндажу комендантского взвода, с грустью вспоминая все, что ему довелось видеть в этот день. «Дядя Володя похвалил за то, что я принес к нему пластинку, но ведь это не подвиг, ни в кого не стрелял, просто выдрал пластинку, и все. Нет, надо как-то по-настоящему помочь дяде Володе, Фомину и всему полку. Но как? Почему они не дают никакого задания? Неужели нельзя найти дело? Они просто не хотят выслушать меня как следует и разговаривают со мной, как с маленьким. Это обидно. Вот если бы сейчас был папа… Зайду к Лизе, может, вдвоем что-нибудь придумаем…»

Костя свернул к погребу, в котором жила Лиза, но как в такой темноте найдешь погреб! Они, наверно, закрылись. Можно рядом пройти и не увидишь: кругом ровное место.

Внезапно перед Костей как из-под земли вырос человек и, запахивая шинель, быстро зашагал к блиндажу комендантского взвода.

«Это от Лизы. Вот чью шинель мать Лизы держала тогда в руках. Но кто же это мог быть? Ну как же это я зазевался! Надо было вслед за ним — и сразу же узнал бы, кто еще из наших ходит в погреб».

В блиндаже комендантского взвода Костю встретили молчаливо. Никто не спрашивал, где он был и почему, уходя, никого не предупредил о своей отлучке. Видно, в этот вечер было не до того.

Принесли ужин. Все переглянулись и молча сели к столу. Косте надо было определить, чья же шинель была в руках Лизиной матери. Но как это сделаешь: шинели все серые, с одинаковыми пуговицами, крючками и хлястиками. Вот зря не приметил, какой знак был под воротником. К тому же никто из бойцов не смотрел Косте в глаза. Он бы по глазам мог определить. Нет, вон связной наклонился над котелком, а глаза косит сюда. Понятно. Присмотрюсь. Ничего, хороший боец, это он поддерживал меня, когда я ремонтировал рацию. Вот еще раз побываю в погребе и окончательно признаю.

Вошел Фомин.

— Здравствуй, Костя! — как ни в чем не бывало ласково сказал он, передавая Косте коробку цветных карандашей. —

Это тебе командир полка прислал. Пускай, говорит, рисует.

— Спасибо, — ответил Костя, с благодарностью глядя на Фомина. «Где же Зернов? Ведь утром договорились, что он придет сюда. Я бы их сейчас помирил с Александром Ивановичем. Неужели и с Зерновым что-нибудь случилось?»

6. В огне

К концу октября 62-я армия генерала Чуйкова, обороняющая Сталинград, состояла из трех разобщенных гарнизонов: один — на северной окраине, другой — главные силы — в центре города, третий — в заводском районе. Здесь, в заводском районе, сражался гвардейский полк Титова. Гитлеровские генералы готовились торжествовать победу над полком Титова, но случилось то, чего они не могли учесть. Осажденные гарнизоны, так же как и отдельные воины, самостоятельно решали боевые задачи. В осажденном гарнизоне установился строгий порядок экономии боеприпасов и продуктов питания.

Отступить — значит изменить Родине. Так решили бойцы и командиры осажденного гарнизона. Крохотный клочок сталинградской земли стал для них домом, неотъемлемой частью великой Родины.

В эти дни враг, наткнувшись на непреклонную стойкость защитников заводского участка, прекратил атаки. На фронте наступило непродолжительное затишье.

Воспользовавшись таким затишьем, Александр Иванович Фомин как-то незаметно для Кости превратил часы отдыха в часы занятий. Возьмет учебник, и глаза его засветятся тепло, радостно, голос зазвучит свежо и бодро.

Пройдет каких-то полчаса, и Косте кажется, что перед ним не сержант Фомин, а учитель на уроке, как в настоящей школе.

И до чего же этот Александр Иванович азартный человек! Если бы не боевая обстановка, он бы, наверно, целые сутки занимался. Даст задачку, самую что ни на есть трудную, и улыбается: «Решай, решай, есть еще потруднее». Или начнет пояснять и решать задачи, да так, будто любая задача при нем составлялась. Решает просто и скоро. Знай запоминай! Как легко ему это дается! А начнешь сам решать — не тут-то было.

— Трудно? — спросит Александр Иванович. — Это тебе не с голубем развлекаться. Все, что берется трудно, с боем, то дорого и незабываемо. Учиться можно и нужно везде, в любых условиях…

Порой Александра Ивановича срочно вызывали в штаб или на передний край. Оставляя Костю, он давал для самостоятельного решения самые сложные задачи и как бы между делом спрашивал: «Хватит или еще?» Костя хмурился, но все же говорил: «Давайте еще».

— Ладно, хватит. Если бы кто другой, а тебе и эти не решить, — подзадоривал Александр Иванович.

— Решу, — отвечал Костя, принимаясь за дело.

Иногда, не найдя ответа, бросал, но, подумав, снова брался за учебник: «Докажу, что я не хуже других».

Правда, были минуты, когда Костя вспоминал отца, бабушку, школу, друзей, пионерские сборы. Часто перед ним вставала в памяти Надя, потом бронебойщик Зернов — хороший, доверчивый товарищ. Куда он девался?

Но вот Зернов вернулся. Угрюмый, злой, он целыми днями молча лежал со своей бронебойкой у амбразуры. Наконец зашел к Косте. Огромный, небритый, глаза красные.