Сквозь Пекло
Шрифт:
Чопжу кивнул головой, поднялся на ноги, испуганно поглядывая на божка и сложив вместе руки на груди, замер.
— Ну, чего, ты, Чопжу, — промолвил божок. — Бери меня скорей, на руки, али ты хочешь, чтобы я захворал?
Чопжу продолжал безмолвно стоять, прижимая к груди сжатые вместе ладони рук и выставив вверх пальцы, но затем он все же сделал один маленький робкий шажок навстречу к божку, и наново недвижно застыл на месте.
— Ну, ну…,- протянул чурбан. — Смелее, смелее, Чопжу.
Лонгил еще какое-то время колебался, преодолевая нерешительность, и, наконец, глубоко вздохнув, шагнул к божку и присел на корточки перед ним.
— Давай, Чопжу, бери меня, тока на колени не падай, — пояснил божок
Чопжу сидящий перед божком на корточках, протянул к нему руки, робко его взял за тело и поднес к лицу.
— Ну, здравствуй, Чопжу, здравствуй, — заметил чурбан и растянул губы, желая показать улыбку. — Больше мене не молись, так как это делаешь ты… А, то у меня начинает голова болеть от твоих криков и шептаний… Да, и вообще, не люблю я кады передо мной лбом бьются и донимают постоянным выпрашиванием прощения.
— Нынышу ханычын тынчуаны ыныян лохы сыйчын, — быстро зашептал Чопжу, не сводя пристального взгляда с лазурного рта. — Лхысы тынчуаны чыншы иын ханычын суыны.
— Погоди, погоди, Чопжу, ты, чего не видишь, я на твоем лонгилском языке не говорю, — хмыкнув, отозвался божок и попытался изобразить с помощью губ усмешку. — Я его не знаю… Ты же видишь, я говорю на восурском языке… так, что давай переводи, что ты там пролепетал.
— Я, казал, — дрожащим голосом, пояснил Чопжу. — Нынышу ты сегды либил эты мылитвы. Мы сегды ланьше тык тыбы почитылы.
— Ничего подобного, — возмущенно молвил чурбан. — Никогда я эти молитвы не любил, я ж тебе раньше сказал, они меня раздражали… Да, и вообще, ты разве не понял, я говорю на другом языке, и вашего понять не мог, оттого и молчал так долго. — Божок на миг прервался и внезапно негромко кашлянул. — О… вишь, ты меня застудил на этом холодном, каменном полу… Говорил же я тебе, подымай, подымай меня Чопжу, чую я хвора на меня нападает… а ты все медлил… медлил… Вот и до медлился… тяперича я кашляю, а там жар пойдет, озноб… Умру я, так и не пожив, не поговорив с тобой… да улятит моя душа деревянная прямохонько в Ирий-сад к моему отцу ДажьБогу…Ой! чтой — то, я, опять не о том… — Чурбан вновь замолчал, закрыл рот, плотно зажав лазурные губы, будто обдумывая, что-то, а после чуть слышно добавил, — давай, Чопжу, запихивай меня к себе под рубаху, может я там отогреюсь, да выздоровлю… И покуда я там буду отогреваться, не смей меня тревожить и вытаскивать.
Чопжу восхищенно зыркая на деревянного чурбана, у которого внезапно ожили глаза и рот, а все остальное тело, включая голову и руки, остались неподвижными, закивал головой и с огромным почтением положил божка себе под рубаху. Он неторопливо поднялся с корточек, и, развернувшись, посмотрел на стоявших позади него восуров, перевел взгляд на сидевшего на ложе и молчавшего наследника и торжественно сказал:
— Видиш, наседник Сиотозал, какы у меня Нынышу…
— Чего, ты, меня опять зовешь, — недовольным голосом заворчал из-под рубашки божок и, послышался негромкий скрежет деревянных губ.
— Нет, нет, Нынышу, я туты обисаы наседнику Сиотозалу, — ласково поглаживая через рубаху божка, ответил Чопжу. — Обисаы, чо ты живы… Живы Нынышу.
— Ну, тады, нечего меня по пустякам звать, а…а…а… — Судя по всему зевнув, заметил божок и уже более тихим, словно сонным голосом, дополнил, — тихо, ты, там Чопжу, я буду спать.
Чопжу опять кивнул головой, и победно посмотрев на наседника Сиотозала, который всеми силами пытался убрать с лица улыбку, бодрым шагом пошел к ложу и сев на краешек, да изобразив на лице чувство огромного торжества и радости, закрыл глаза.
Святозар увидев наконец затихшего в восторженном
— Это, чего, наследник, что ли учудил?
— Ага, — не прекращая смеяться, ответил Стоян.
— А, как же теперь? — взволнованным голосом поинтересовался Лыбедь. — Как же теперь он верить будет?
Святозар оторвал от телогрейки раскрасневшееся лицо, испрямился и прекратив смеяться, весьма бодро сказал:
— Нынышу теперь будет учить их правильно жить. Так как велят Боги, которые породили не только нас, но, и их — лонгилов, и все другие живущие на земле народы. Жить и радоваться каждому дню, солнцу, ветру, звездным светилам! Жить, наполняя свою душу любовью к родным и близким, любимой и детям, другам и своей земле!.. Жить — идти, шагать по этой жизни. Шагать по пути Прави, отвергая Кривду, отвергая зло и тьму… И всегда, помнить, что ты — человек рожденный Богами, чтобы жить, а не каяться, молиться, вечно выпрашивая, что-то у Богов… Жизнь- это путь и борьба, это бой. Каждый восур идет по этому пути, бьется с темной силой и побеждает, и именно поэтому в нас и живет наша вечная и бессмертная душа. Умирает у нас только тело, душа же уходит в Ирий-сад, туда в Сварожьи луга, чтобы отдохнуть и набраться сил, а засим наново вернуться и продолжить вечный, никогда не прекращающийся круг жизни и смерти, путь борьбы добра и зла… И так будет бесконечно долго, вечно… пока существуют создавшие нас Боги, пока существует наша Мать Сыра Земля, пока существуют звезды кругом нас… Вот так теперь их будет учить жить Нынышу, так как когда-то учил меня мой извечный отец ДажьБог… — Наследник на миг прервал свою речь, и широко улыбнувшись, добавил, — еще никогда я не создавал духа…Никогда…Это очень сильная магия, мало доступная простым ведунам… и надо же получилось, верно сам ДажьБог мне помогал… В этого нынышу попали знания моей души и он теперь понесет эти знания, и вложит их в души лонгилов, чтобы знал этот народ, что у каждого из них есть бессмертная душа, и что жизнь — это не донимание Богов молитвами, а собственный путь, который проходит каждый человек сам. — Святозар прервался, потому как услышал, что заскрипела, заскрежетала площадка, на которой приезжали гомозули.
Он поднялся с ложа, и, взяв в правую руку меч, шагнул к решетчатым дверям темницы. Храбр увидев в руках наследника меч, подошел к нему вплотную положил свою ладонь на руку Святозара сжимающую рукоять меча и твердым голосом, сказал:
— Мальчик, сейчас же положи меч, иначе, ты натворишь не поправимых дел о которых погодя будешь жалеть… Послушай меня, сынок.
Святозар хотел было, что-то сказать, и даже открыл для этого рот, но сдержав себя, развернулся, и, подойдя к ложу, вложил меч в ножны, снял сапоги, да улегшись на него, укрыл голову и тело сверху телогрейкой.
— Вот и умница, — довольно отметил Храбр и потер друг о дружку ладони. — А, с ними буду говорить я.
Но говорить не пришлось, так как перепуганные насмерть Гатур и гомозули принесли глубокую мису полную вареного мяса, и, подойдя к дверям темницы, в которой находился наследник, испуганно остановились и завертели головами, страшась потухающего на стенах лазурного света и нападения сзади. Гатур негромко прокашлялся, желая обратить на себя внимание Святозара, но так как тот не подымался с ложа, а около двери стояли, молча взирающие на него Храбр и Стоян, поднял голову, посмотрел в их лица и громким, но прерывистым голосом, сказал: