Сквозь толщу лет
Шрифт:
Время текло невыносимо медленно. Палили зенитки, стонала, содрогаясь, земля.
Фриш сидел, закрыв глаза, и думал: сейчас над Мюнхеном кружат младшие братья тех симпатичных студентов, которых он четырнадцать лет назад видел в залах университета на своих лекциях. И они сбрасывают на жилые кварталы города тяжелые бомбы. А он с коллегами, среди которых немало женщин, скрылся от опасности в убежище… Вообразить себе только (это было продолжение мысли, которая несколько лет назад пришла ему в голову, продолжение и развитие): прадеды и прабабки молодых летчиков, тех, что сейчас
Трудно было привести в порядок эти путаные, горькие мысли.
Наконец радио прохрипело отбой.
Люди с посеревшими лицами, поднимаясь из бомбоубежища, один за другим замирали на пороге, молча оглядывали рухнувшую стену института.
Автомашина Фриша, стоявшая поодаль, была цела, и он отвез домой свою сотрудницу — профессора Рут Бойтлер, а прежде, чем вернуться туда, где недавно красовалось отстроенное его попечением нарядное четырехэтажное здание института, сделал небольшой крюк — поглядеть, как там его жилье.
Улицы были завалены вывороченными с корнем деревьями. Справа и слева от асфальтовой ленты полыхали пожары. Чем ближе к цели, тем ужаснее все выглядело. Увидев диванные подушки, заброшенные воздушной волной на старое дерево, профессор подумал, что подушки вроде такие же, как в их гостиной… Чуть дальше яблоня с молочным ведром в кроне. Пришлось остановить машину, чтоб оттащить с проезжей части столб, перегородивший дорогу. Едва приподняв вершину столба, он тут же выпустил его: на мостовой лежали надписанные рукой Маргарет, аккуратно вскрытые им конверты писем из Бруннвинкля. Улица была вся усыпана ими. Фриш хранил эти письма в тайнике письменного стола.
Их доставляли с оказией из рук в руки, никто, кроме Карла, их не должен увидеть. И содержание их никак не было рассчитано на кого-нибудь из местных наци. Какая неосторожность! — похолодел Фриш. Заставил Маргарет уничтожить ее дневник, а не подумал, что такие улики могут оказаться разбросаны по мостовой для всеобщего обозрения.
Подъехав наконец к месту, где стоял дом, он увидел горы развороченного кирпича и языки пламени, вырывающиеся из сорванных петель двери, ведшей в погреб. Горели книги его еще не полностью перевезенной в Бруннвинкль библиотеки.
…На этот раз бык сбросил чемпиона родео более чем основательно! — Фриш положил руки на руль, созерцая катастрофу. И что можно было еще сделать? Водопроводная сеть Мюнхена давно выведена из строя, а рассчитывать на чью-нибудь помощь? Все дома вокруг горят или лежат в развалинах, если и виднеются людские фигуры, каждый занят своей бедой.
Фриш развернул машину и все время, пока добирался до института, повторял про себя:
— Но какое счастье, что это произошло, когда дома никого не было… Какое счастье, что никого не было… Какое счастье…
На следующий день еще одна бомба разнесла часть институтского здания.
Вскоре профессор уехал в Бруннвинкль, увозя собранные на пожарище письма жены. Встретившая мужа в дверях Маргарет смотрела встревоженно:
— Что случилось? Я вижу, что-то случилось…
Мюнхен,
— Новая кафедра, — удивился Фриш, читая приглашение. — Верно говорится, что у покойника ногти растут… Что же, поедем в Грац. Мюнхена нам не видать.
Поначалу поселились чуть не в сарае.
Работая в Граце, Фриш опубликовал уже после падения фашистского рейха книгу «Ароматическая дрессировка пчел на службе сельского хозяйства». Исследование вышло в 1947 году в Вене.
После второй мировой войны Германия лежала в развалинах. Воспоминание о мюнхенском институте еще кровоточило. Теперь Фриш мог, не тратя попусту время на нозематоз, продолжать в полную силу главные работы. В 1948 году пришло второе приглашение в Соединенные Штаты.
Инициатива исходила от профессора Л. Р. Гриффина из Корнельского университета в Итаке, где Фриш читал лекции в первый приезд и где о нем помнили. Доктор Гриффин следил по статьям за исследованиями, посвященными языку танцев у пчел, и сам, уладив дела, направил в Грац необходимые бумаги: вызов, денежный чек, темы докладов, расписание турне, рассчитанного на два месяца. После почти двадцатилетнего отрыва от заокеанских научных центров все выглядело особенно заманчиво. Биологические и зоологические журналы, вновь начавшие поступать в Европу, говорили об очень многом.
— Маргарет, собирайся! Ты ведь грозила не отпускать меня одного!
Теперь и в самом деле ничто не мешало сопровождать профессора. Дети взрослые. Отто, в начале 30-го года грудной младенец, уже кончил гимназию.
Уложились быстро. Решили поехать в Лондон, откуда ежедневно отправлялись в Нью-Йорк пассажирские авиалайнеры. «Бремен» с его катапультирующим самолетиком ушел в прошлое, стал позавчерашним днем трансокеанских рейсов. К тому же полет обещал избавить от морской качки, которой Маргарет, в отличие от мужа, боялась смертельно. Но то было первое в их жизни воздушное путешествие, и оба не очень ясно представляли себе, как они его перенесут.
Полет прошел без особых происшествий, и, спустившись вслед за женой по трапу на аэродром Ла Гардиа близ Нью-Йорка, Фриш второй раз, и снова в марте, спустя 19 лет и 72 часа ступил на землю Западного полушария. Тут же они пересели на маленький самолет и направились в Итаку.
Летели сквозь снежную вьюгу, и помощник пилота раза два выходил из рубки предупредить пассажиров, что машину немного потрясет на воздушных ямах, что было, в сущности, достаточно ощутимо и без объяснений.
Снова открылись перед Фришем, теперь перед четой Фришей, парадный ход и выстланная коврами мраморная лестница на академический Олимп Штатов. Какой контраст! Как все отлажено даже по сравнению с более или менее благополучным Грацем! И конечно, не только в Итаке. Здесь нигде не пережили ничего даже отдаленно напоминающего то, что произошло в Европе.