Слабая, сильная, твоя…
Шрифт:
— Знаешь, — прошептала я, — а ведь мы не… не были вместе вот так уже больше года!
— Знаю! — ответил он, оторвавшись от моей ключицы, которую тоже надо было съесть. — Знаю. Это ты не знаешь. Я ведь мужчина, мне труднее!
— Можно подумать, ты не находил выхода!
— Ты о моей Машке?
— О какой еще Машке?
— Ну, о моей резиновой Машке!
— Дурак! — Я засмеялась с облегчением. Мир довольно хмыкнул и потянул зубами шнурок на блузке. На мне была такая блузка, со шнурком вокруг ворота, это был обманный шнурок, но он-то не знал! Ситуация смешила меня,
— Вот бы выпить! — размечталась я.
— Сейчас! — отреагировал Мир, будто только того и ждал.
Он соскользнул с кровати, нагнулся к тумбочке и достал из нее совсем неожиданную вещь: бутылку клубничного ликера. Вот откуда запах клубники!
— Откуда у тебя такая прелесть? Ты же презираешь фруктовые ликеры! Да этот из недорогих!
— Какая разница! Ну, захотелось мне выпить, а в больнице нельзя. Я попросил Поля принести бутылку для подарка медсестре, думал, он приличное вино принесет, а он вот эту дрянь приволок! Пришлось угоститься. Но ты-то такое любишь!
— Я-то люблю. Давай сюда. А дверь изнутри не закрывается? На ключ или еще как?
— Никто не войдет, я договорился. — Мир выглядел цветущим и легкомысленным.
— Ты запланировал это?
— Да, я всегда все планирую заранее. А теперь, — он уселся на кровати напротив меня, опершись спиной о стену, подтянул ноги и расставил колени, — мне все можно.
В руках Мир вертел сигарету и зажигалку.
— И курить можно? — удивилась я.
Он опустил голову, вздохнул, будто готовясь сказать что-то важное, и повторил:
— Мне все можно.
Наконец до меня дошло, что означает это «можно».
— Все никак не могу поверить… Мир, неужели все, что происходит, — правда?
Ответа не было. Он курил, нагло стряхивая пепел прямо на пол палаты. Вот таким и вспоминала я его потом, в России. Таким. Любимые голубые джинсы, вытянутая майка, которую Мир носил дома и попросил принести в клинику, голые мускулистые плечи, черные глаза за пеленой сигаретного дыма. Глядя на меня, он щурился, потом опускал взгляд на сигарету, подносил ее ко рту, глубоко затягивался, отводил руку с сигаретой в сторону, щелчком сбивал пепел, выпускал густой дым вверх, снова смотрел на меня сквозь дым. Я молчала. Он докурил, повертел окурок, соображая, куда его пристроить, перегнулся назад, через спинку кровати, и ткнул окурок в цветочный горшок. Мир вел себя как хам, возможно, таково было влияние слова «можно».
— Иди ко мне, — протянул он руки ладонями вверх.
Там, в глубине души, где раскинулась ледяная пустыня, где таилась злая радость освобождения, где было пусто, холодно и темно, там раздался гром и сверкнула желтая молния. Я было подалась вперед, но вспомнила о коварной блузке и, приподнявшись на коленях, принялась раздеваться. Облако дыма еще висело между нами, и сквозь него я видела, как меняется лицо мужа по мере моего обнажения.
Мир притянул меня к себе, взял в ладони мое лицо и поцеловал губы. Потом еще раз и еще. Он был нежен, удивительно нежен. Я и забыла, каким нежным может быть мой муж. Он откинул с моего лба волосы и поцеловал шрам, провел ласковыми
Странно, но я испытывала легкий стыд, раздеваясь при нем. Сейчас неловкость сковывала мои движения, и я просто не знала, что делать дальше. В таких случаях говорят: «Природа подскажет», но моя природа молчала. Однако Мир будто и не замечал ничего. Медленно, ласково он гладил мою грудь руками и губами. Это было приятно. Мне хотелось как-то показать удовольствие, но я никак не могла найти правильный ход. Просто ощущала, пытаясь расслабиться, вспоминала, как же это было раньше? Тело ждало сигнала.
— Ты совсем холодная, — прошептал Мир. — Что мне сделать, чтобы тебя согреть?
— Не знаю. — Мой ответ мог отпугнуть его, но я сказала правду.
— Леночка, прошу тебя, возможно, это последний раз.
Наверно, это и был сигнал, потому что я ощутила маленький взрыв внутри, вроде толчка при землетрясении. Это же действительно может быть последний раз. Горло сдавило рыдание, слезы, горячие, как вода гейзера, хлынули из глаз и обожгли мне щеки. Эти бурлящие потоки пролились на ледяную пустыню моей души и затопили ее. Я оттаяла, ожила, воскресла и… влюбилась в своего мужа накануне его смерти.
Мир почувствовал это сразу. Он стиснул меня в сильных объятиях и уложил на спину. Больничная палата с отмытым кафелем на стенах превратилась в хрустальный зал, полный горящих свечей и неслышной прекрасной музыки. Узкая койка стала грудой розовых лепестков, разбросанных по атласным простыням. Я была богиней, Мир был небожителем. Так продолжалось ровно сто лет. На сто первый год абсолютное наслаждение захватило все мое существо. Я вскрикнула, Мир самодовольно рассмеялся. Открыв глаза, мы очутились на земле. Но это была уже другая земля.
Глядя на растрепанного Мира, который снова схватился за сигарету, я размышляла о своей собственной глупости. Что же я делала раньше, весь последний год? Как же давно мы не любили друг друга! Как много времени прошло впустую! Как я могла так отдалиться от него, как он мог! Зачем же я жила, не любя, не страдая, зачем же тогда? Разве все обиды в мире стоят одной ночи любви? Почему я не умерла много лет назад, приехав из России, здесь, в этой же клинике, когда меня обкалывали успокоительным и пичкали снотворным? Лучше бы я умерла! А теперь я в больничной палате после пустоты и с пустотой в душе пытаюсь за несколько часов прожить те упущенные годы. Он был рядом, а я не видела, он ходил, говорил, дышал, он был! Теперь его не будет, и что тогда?
Глава 36
Чуть позже Мир лежал, обняв меня за голые ноги, положив тяжелую голову мне на живот, и говорил:
— Не думай, что я совсем ничего не чувствовал к тебе все это время. Я заметил тебя еще тогда, у Марковых, на именинах моей бывшей тещи. Ты была такая… хрупкая. У тебя были такие испуганные глаза.
— Я влюбилась в тебя с первого взгляда. Меня это потрясло тогда. Я думала, что никогда не буду с тобой. — Такие далекие воспоминания вызывали у меня даже не ностальгию, а очень отдаленную, акварельно-прозрачную печаль. Мир продолжал: