Слабая, сильная, твоя…
Шрифт:
Никто не шел. Тогда я стала потихоньку отцеплять всякие трубки и иголки от рук и лица. Меня немного мутило, голова кружилась, ноги были ватными. И все же я с маниакальным упорством продолжала освобождаться от медицинских пут. Наконец встала и потащилась к двери. Только теперь до меня дошло: сейчас ночь! Все спят, дежурные, наверное, собрались в ординаторской на ужин, и никто не может подойти. В коридоре я стала соображать, где искать Мира. Пошла к лестнице, на площадке висела табличка с цифрой «3». Значит, мне надо подняться еще на этаж. Мир лежал на четвертом. На преодоление лестницы ушло минут двадцать.
Почти столько же я потратила
Утром никто не ругал меня за ночную вылазку. Очнулась я в постели, уже зная, что все произошло. Пришла Изабелла, взяла меня за руку, спросила, как дела. Потом появился доктор Мортон. Он все ходил вокруг, говорил, пытался приободрить, но я разучилась понимать французский. Приносили цветы, устанавливали какие-то новые пищащие приборы. Вечером на пороге возник Поль Ле Февр. Он немного постоял в дверях, рассматривая современное медицинское оборудование, потом, только потом посмотрел на меня. Отвел глаза, вздохнул, будто собирая волю в кулак, снова посмотрел на меня и улыбнулся.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, подходя поближе. — Знаешь, Мортон тут наговорил всякого, но ты выглядишь вполне приемлемо. Он планирует подержать тебя еще с недельку и отпустить на все четыре стороны. Мишель придет завтра. Да, самое важное! Твоя мать приедет. Мы ей про твой приступ сказали. Она не хотела ехать, говорит, бабушке плохо. Но я все же настоял. Думаю, мама тебе будет нужна. Вы можете снять квартиру в самом Париже. Маленькая квартирка тебе по карману. Поживи здесь пару лет, осмотрись. Что ты? Что с тобой? Открой глаза! Сестра, ей плохо! Скорее!
Забавно, но почти ничего не помню больше. Приехала мама, но как она вошла в палату, что сказала, что сделала? Поль действительно взял на себя массу моих проблем. Я только ходила как кукла, куда меня водили, и молчала. Не могла заставить себя говорить. Меня осматривали, проверяли, ко мне приставали всякие терапевты в области души, но не могла я сказать не слова. Да и не было смысла говорить.
Когда угроза третьего приступа, они так называли то, что происходило у меня с сердцем, миновала, Поль рассказал мне, что Мир покончил с собой ночью, когда я лежала этажом ниже в коме, или как это у них называется. Он уже знал, что не проживет и месяца, а через пару недель начнутся боли и наркотики. Мир закончил все свои дела на земле, оставил записку, в которой объяснял свой поступок, пошел в душевую кабинку, взял бритву, открыл горячую воду, сел на пол и перерезал себе вены.
А ведь мы говорили об этом в последний день. Он вспоминал, что когда-то я так сделала, а потом пошел и сделал сам. Как же я не почувствовала, что он собирался убить себя? Что же, таков был его выбор. Абсолютно ясно, что в случае с Миром это не трусливое бегство от жизни, а скорее нечто сходное с моим ИП — инстинктом противостояния. Он умер, потому что так решил,
Доктор Мортон сказал, что Мир ничего не знал обо мне, о моем приступе. Решили не беспокоить его плохими новостями.
И еще: я приползла в палату мужа всего через три часа после его смерти.
Поль рассказал, что Мира похоронили, как он и завещал, на кладбище в пригороде, и еще Поль пообещал свозить меня туда, как только разрешат врачи.
А через неделю произошла почти забавная сцена: ко мне приехал Серж Дюваль. Я еще не вставала — была слишком слаба. Как раз у моей постели сидели Мишель и моя мама. Они мило беседовали о погоде, как вдруг открылась дверь и вошел крупный мужчина в прекрасно сшитом светлом костюме. Лица вошедшего не было видно, потому что в руках он держал самый большой букет из всех, которые я видела в жизни. Это были темно-бордовые, почти черные розы. Букет был настолько прекрасен, что у меня кольнуло сердце. Мама и Мишель разом смолкли. Посетитель прошел к постели и положил розы на одеяло в ногах. Цветы укрыли меня почти до пояса. Теперь я узнала Сержа. Он повернулся ко мне с волнением на лице, как актер из немого фильма, и, будто впрямь играл сцену из мелодрамы, опустился на колени возле моего ложа. Даже сейчас он выглядел огромным и роскошным зверем. Даже после всего, что я знала о нем.
— Кто это? — тихо спросила по-русски мама.
— Это, — ответила тоже по-русски Мишель, — банкир мсье Шахова. Он выдал шефу огромную ссуду, потому что влюбился в Элен.
Слушать такое было смешно, но от упоминания имени моего мужа я судорожно вздохнула. У мамы был совсем ошарашенный вид: где это такое видано, чтобы деньги давали по любви. Хорошо, что она не знала всей правды — как Мир подкладывал меня под банкира и как этот гигант оказался обычным извращенцем.
Дюваль схватил мою руку и прижался к ней губами. Он тронул меня, мою онемевшую душу. Я даже подумала, что как женщина совсем не интересна для него теперь, разбитая и больная. Вряд ли я похожа на Госпожу или, на худой конец, женщину вамп. Хлыст в руках точно не удержу. И тем не менее он здесь.
— Элен, милая, я так сочувствую вам! Хотел приехать раньше, но этот, Мортон, не пускал. Давайте я перевезу вас в свою клинику. Поверьте, там намного комфортнее, и вас быстро поставят на ноги. А после я отвезу вас в Швейцарию, в горы, или в Италию, к морю!
Он преданно смотрел мне в глаза. Я пыталась улыбнуться, но губы не слушались.
— Боже, как вы бледны! Сколько вы пережили! Я сделаю ради вас все. Просто все. Чего вы хотите?
Я отрицательно покачала головой, все еще пытаясь улыбнуться.
— Элен не разговаривает, — пояснила Мишель.
Серж поднял голову и уставился на нее и маму, он их только заметил.
— Я — Мишель, секретарь мсье Шахова, а это — мама Элен, мадам Чернецов.
— Мадам! — Дюваль отпустил мою руку, но не бросил ее, а нежно положил, не забыв ласково пожать ладонь. Он легко поднялся с колен, обошел кровать и поцеловал маме запястье. Это был его фирменный поцелуй для пожилых дам, которым он хотел понравиться. Мне стало немного легче. — Мадемуазель, — любезно поздоровался он с Мишель. — Я Серж Дюваль. Ваша дочь, мадам, изумительная женщина! Потрясающая, она разбила мне сердце.