Слабина Большевика
Шрифт:
– А что собираются делать остальные?
– Я остаюсь с тобой, – поспешила заверить ее приспешница.
– И я не такая нетерпеливая, – засмеялась та, что с бюстом, ущипнув меня за руку.
Остальные не торопились или не желали отвечать. Сестра смотрела на Росану и на меня, ожидая ответа. Не дождавшись, спросила:
– А вы?
Росана вздохнула и завершила позорное поражение моей сестры:
– Я тоже ухожу. Но не сразу. Чтобы не думали, будто я с ней.
Очередь дошла до меня. Сон уже давно принял иной оборот, и я не понимал, о чем идет речь. У меня было ощущение, что сестра предпочла бы, чтобы я остался, и что девица с бюстом ничуть не сомневается,
– Я ухожу. Прямо сейчас, как бы за ней. Пойду ее искать.
Все четыре уставились на меня, не веря своим ушам, но Росана – не так явно.
– Иди, иди, идиот, – процедила сквозь зубы сестра и отвернулась. – Небось веришь, что она этого хочет.
– Надо не верить, а действовать. Если выяснится, что нет, я сдамся и вернусь.
– Пускай идет, – обиделась девица с бюстом. – Ему лучше знать, чего он хочет. Глядишь, она сжалится, и оба, как говорится, будут счастливы. Желаю удачи, дружок.
Я вышел из комнаты и побрел по квартире. По размерам она не имела ничего общего с другими квартирами, которые я когда-либо видел, убогим плодом жилищного бизнеса. Я прошел десятки комнат, коридоров, лестниц и вестибюлей, они вели в другие вестибюли, подвалы, мансарды. Это был колоссальный лабиринт, раскинувшийся во все стороны, хотя, пожалуй, нигде не было достаточно просторно, чтобы составить о нем ясное представление. К тому же освещение было скудным.
В одной из комнат – я блуждал уже с полчаса – вдруг что-то упало. Я оглядел гостиную и увидел на верхней полке серванта упавшую рамку для фотографии. А рядом – маленького черного котенка. Котенок застыл и уставился на меня не желтыми, как следовало ожидать у черного кота, глазами, а светло-фиолетовыми, почти лиловыми, точно платье сестриной подруги, вспомнил я.
Я медленно подошел и протянул руку, чтобы взять котенка. Он не сопротивлялся. Наоборот: удобно устроился и даже несколько раз лизнул меня розовым язычком. И так, с котенком на руках, я пошел дальше по дому. И пока я оглядывал комнату за комнатой, все пустые, котенок играл моими пальцами, главным образом большим, который, по-видимому, лучше остальных подходил ему по размеру. В конце коридора, после того как я долго ходил с котенком в полной тишине, меня остановил женский голос:
– Подожди.
Я обернулся и узнал Росану. В полутьме ее гладкие, почти белые волосы были видны издали. Я подождал. Она подошла ко мне:
– Что это у тебя?
– Котенок. Он был тут совсем один.
– Черный кот.
– Ты суеверна?
– Нет. Дай мне его.
Я протянул ей котенка, и она ухватила его за шкирку. Котенок повис у нее в руке, как на виселице. Росана подбежала к окну, открыла его и без жалости швырнула котенка в окно.
– Ты его убила, – проговорил я ошарашенно.
– Не знаю. Кошки падают на лапы, но тут высоко. Вполне возможно.
– Он тебе ничего не сделал.
– Мне – ничего, – согласилась она и показала на мою руку. Я поглядел. Большой палец у меня был в крови, кожа поцарапана.
– Совсем не больно, – удивился я.
– Больно бывает потом, когда уже ничего не поделаешь. А ты что – пришел сюда за котенком?
– А ты?
– Да так, ходила, смотрела. Увидела тебя и захотела убедиться, что это ты. Но больше тебя не задерживаю. До свиданья.
Росана приблизила свою щеку к моей, намереваясь одарить асептическим поцелуем, какими обычно одаривают подружки сестер. Однако на ходу переменила намерение и поцеловала более плотски. И отстранилась, ожидая моей реакции.
– Ну, я ухожу? – сказала она.
– Не так быстро.
Она несколько раз повторила процедуру, каждый раз все сладострастнее. Слюна отдавала фруктами, и Росана улыбалась, словно сознавая, что совершает опасную шалость. Я хотел ее обнять, но она ускользала. Наконец я ухватил ее за плечи. Они были теплые, нежные и мягкие, как будто без костей.
– Мне нравятся твои плечи, – признался я.
– Твоя сестра рассердилась бы, если бы услышала. Я ей не пришлась. Наверняка она бы этого не одобрила.
Я расстегнул ее блузку и позволил пальцам заняться тем, что было под блузкой. Росана уже не противилась. Она как бы со стороны наблюдала за собой, за мной и забавлялась.
– А то, что сейчас делаешь, – и подавно не одобрила бы.
Я на мгновение заколебался. Это плохо. То, что я делал, и вправду было плохо. У моей сестры было специальное мерило, при помощи которого она оценивала все мои поступки. Но этот выходил за рамки. Росана посмеивалась над моей сестрой, и я был сообщником, если не подстрекателем. Росана к моей сестре не имела никакого отношения, а я – имел, даже если это меня и тяготило. Я терзался сомнениями. И тогда она, Росана, их разрешила. Подошла к двери, заперла ее и сбросила блузку, без всякого стеснения обнажив передо мной свое тонкое девичье тело. Моя сестра была существом осторожным и унылым. А Росана – веселым и свободным. В запасе у меня оставалось только одно:
– Скажи, что ты хочешь этого ради меня, а не назло моей сестре.
Росана расхохоталась. И, сбрасывая юбку, заверила:
– Ну и остряк. Да плевать мне на твою сестру.
Я, в общем-то, кабальеро, и потому не следует ждать от меня подробных описаний того, что было у нас с Росаной в той комнате. Она оказалась снисходительной и ненасытной одновременно, а я, как и требовалось, вел себя до предела раскованно. Скажу лишь – последнее, что я видел, перед тем как проснулся: в дверном проеме стояла моя сестра и в ужасе смотрела на нас; Росана приветствовала ее, ни на секунду не прерывая своего усердного занятия и ни на миг не согнав с лица бессердечного детского ликования. А мужчина, то бишь я, считал, что все хорошо.
Ровно в одиннадцать мое старое тело, с трудом оправившись от чрезмерной порции спиртного и сна с Росаной, сидело на той самой скамейке, где вчера мы договорились встретиться. В голове перемешались воспоминания о сдержанной Росане, с которой я разговаривал накануне, и шальной девчонке, неожиданно доставившей мне ночью такую радость. Вокруг гуляли старики, мамаши, детишки и собаки, а я развлекался, заключал пари сам с собой: какая из двух придет сюда сегодня, если вообще придет. Профессиональный спорщик не стал бы рисковать своими деньгами и не поставил бы на то, что она придет на свиданье, а если бы ему ввиду крайних обстоятельств пришлось все-таки принять пари, он, конечно, ни за что не предположил бы никакой иной Росаны, кроме вчерашней. Спорщик-профессионал просто-напросто выполнил бы свое назначение, которое состоит вовсе не в том, чтобы выиграть пари, равно как назначение врача состоит не в том, чтобы кого-то вылечить. Назначение профессионального игрока заключается в том, чтобы некто неосознанно обогатился его трудами, меж тем как его выгода никогда не выйдет за рамки скромного выигрыша. Участь врача – сдаться вместе со своей наукой под напором какого-нибудь настырного носителя смерти. Моей же судьбой, вовсе не имевшей отношения к судьбе игрока или врача, была непредсказуемая и шальная Росана.