Слабина Большевика
Шрифт:
Однако настало четверть двенадцатого – этот миг мой специально настроенный электронный раб на запястье отметил дурацким пипиканьем, – а я сидел на скамейке все такой же одинокий-неразбавленный, как вчерашний виски, от которого теперь молотом стучало в висках. Единственное, что ценится в мужчине, во всяком случае, в тех из нас, у кого нет никакой моральной или физической диспропорции в сравнении с другими, это его слово, и единственное, что я мог сделать, когда часы подали сигнал, – подняться и гордо удалиться. Что я и сделал. Я подтянул галстук (другой, не вчерашний, но примерно того же
Она дала мне пройти пятнадцать или двадцать метров. И неожиданно появилась из-за дерева.
– Привет, поли.
Я остановился и с восхищением глядел на нее. Для случая она выбрала довольно смелый спортивный костюм: эластичные штанишки до колен с обтягивающей маечкой на бретельках, так что плечи были открыты почти невыносимо. А волосы подобрала в пучок, отчего казалась немного старше.
– Я уже уходил, – сказал я.
– Так быстро? Не подождал и минутки. А мы, женщины, всегда опаздываем.
– Я ждал не женщину. И мои убеждения мне этого не позволяют. Так что я ухожу. – Я прошел несколько шагов и остановился: – Если, конечно, ты не попросишь.
Росана искоса глянула на меня:
– Попросить тебя? Ну вот, сразу ясно, на какую ногу ты хромаешь.
– На какую же?
– Нетрудно догадаться, – усмехнулась она. – Как все эти, что приходят к школьной ограде посмотреть трусики у девочек.
– Если ты так считаешь, Росана, то всего хорошего. Ты прелестна, но что к чему – не очень понимаешь. Плевать я хотел на трусики.
И я пошел с твердым намерением не останавливаться, пока не получу четкого подтверждения, что она вступила в игру. Это был ключевой момент для игрока, и проклятая девчонка одним ударом покончила с неопределенностью:
– Тем лучше! – крикнула она. – Я их не ношу.
Я замер и спросил не оборачиваясь:
– Что?
– Трусики. Не ношу трусиков. – И пока я оборачивался, пояснила: – Когда брюки в обтяжку, они заметны. Хуже нет ходить по улицам и показывать всем, что трусы впиваются тебе в задницу.
Признаюсь, как всякий бесстыдный самец, я позволил своим глазам на самом выразительном месте проверить, правду ли говорила Росана. Она говорила правду, это было очевидно и возбуждало.
– Осторожно, поли. Очень торопишься, – предупредила она и скрестила руки перед собой.
Не было нужды объяснять, как я смущен. Это было настолько явно, что Росана, по-видимому, почувствовала себя обязанной прийти мне на помощь.
– Принимаю твое условие, – сказала она и подошла поближе.
– Какое условие?
– Попросить тебя. Чтобы ты не уходил. Так что пойдем и посидим.
– Не знаю, соглашусь ли я теперь. – Я постарался вернуть лицо. – По-моему, ты что-то напутала. Видно, ты еще слишком молода. Сколько тебе лет?
Росана ответила со всем возможным кокетством:
– Сегодня – пятнадцать. А в январе будет шестнадцать. Мог бы быть моим отцом?
– Нет. Когда ты родилась, у меня еще не было связей с женщинами. Я их любил.
– Остроумная у тебя манера говорить.
– Я вообще остроумный полицейский. Поэтому и занимаюсь несовершеннолетними преступниками.
– Уже забрал Борху?
– Я охочусь не за Борхой. Меня интересует
Росана отошла к скамейке и села. Я не двинулся с места.
– Ты правда не хочешь посидеть со мной? – пригласила она. – Со мной все хотят быть, если я позволяю. Я очень популярна.
– Не сомневаюсь. Ты – первая ученица в классе и самая красивая в школе. Если бы у тебя лицо было в прыщах, а задница такая толстая, что штаны не налезали, ты была бы менее популярна. Хоть и первая ученица. Но ничего плохого, что ты пользуешься случаем. А не пользовалась бы, никто бы тебя и не пожелал.
– Ну давай, – настаивала она, похлопывая по скамейке белой рукой.
– Не следовало бы. Ты опоздала. Если я сяду, ты будешь думать, что не важно, выполняешь ты мои условия или нет.
– Обещаю, что не буду.
– Обещаешь. И ты думаешь, мне этого достаточно? Я тыщу раз врал, давая обещания.
Ее сочные губы, чуть ярче обычного, расплылись в торжествующей улыбке.
– Я здесь с без десяти одиннадцать. Вот за этим деревом. Не вру. Я видела, как ты пришел ровно в одиннадцать и поставил часы на сигнал.
– Так, – согласился я. – Тебе нравится подлавливать меня. Ты девочка с вывертом. А мне именно такие и нравятся.
Я сел рядом с нею, а в голове в это время всплыла глупая и сентиментальная мысль. Вопреки тому, что предсказывали, когда мне было двадцать лет и все смеялись надо мной, я преуспел в любовных делах и добивался расположения некоторых вполне сносных дам. Однако у меня ни разу не было ощущения, что я осуществил свое желание, другими словами, чтобы рядом было нечто спокойное и свое, которое всегда ищешь, а оно всегда ускользает. В лучшем случае я испытывал чувство, будто украл чужое желание, как это случилось, когда сдалась Сабина, мощная немка, по которой вздыхал тот, кто до того дня был моим лучшим другом. В качестве заменителя это еще куда ни шло – временно латало прорехи на тщеславии. Но по большому счету – никуда не годилось. Так вот, когда я сидел там, вдвоем с Росаной, захваченный ее колючей нежностью, мне вдруг пришло в голову, что первый раз в жизни осуществилось мое желание, осуществилось по-настоящему и навсегда. Теперь-то я понимаю, что это – глупость несусветная. Но тогда у меня мурашки побежали по коже.
Росана о чем-то думала.
– А мне дают пять тысяч по субботам, – призналась она вдруг. – Ты считаешь, что мой отец – тоже мерзавец?
Может, я размяк, чувствовал себя уязвимым и потому решил быть грубым, забыв, что рядом со мной – девочка, которой нет еще и шестнадцати.
– Разумеется. Есть женщины, которым за пять тысяч приходится сосать вонючего пьяницу. А так никогда не узнаешь истинную цену вещам.
Глаза у Росаны заблестели.
– Твой отец был беден?
– Мой отец и сейчас беден, если ты считаешь, что беден тот, кто должен работать и платить налоги с каждой вонючей песеты, которую зарабатывает. Во всяком случае, я так считаю.