Слабость Виктории Бергман (сборник)
Шрифт:
Его лицо неподвижно, тяжело. Даже она каменеет, увидев это лицо.
Потом – поездка домой в молчании.
Они проезжают квартал за кварталом, дом за домом, семью за семьей.
Они едут по Юртэнгену и Баккабёлю.
Она видит, что все эти люди – сами собой разумеются.
Они двигаются по улицам так, словно находятся здесь по праву рождения.
Она видит девушку, свою ровесницу, идущую под руку с мамой.
Какой у них непринужденный вид.
Этой девушкой могла бы быть я, думает Виктория.
Она могла бы быть кем угодно.
Но она
Она проклинает порядок, проклинает случай, но стискивает зубы и старается не вдыхать его запах.
– После обеда у нас семейный совет, – говорит он, открывая дверцу и выходя на улицу. Берется за пояс брюк и так натягивает штаны на живот, что становятся видны контуры мошонки. Виктория отворачивается и идет к дому.
Слева растет рябина – ее посадили в день, когда родилась Виктория. Ягоды созрели и светятся провокативно-красным, словно демонстрируя: дерево победило, а она, Виктория, проиграла.
Дом похож на черную дыру, которая уничтожает всех, кто попадает внутрь. Она открывает дверь и дает дому поглотить себя.
Когда они входят, мама ничего не говорит, но обед уже готов. Они садятся за стол. Папа, мама и Виктория.
Когда они сидят так, она понимает, что они похожи на семью.
По телу медленно распространяется онемение. Она надеется, что оно достигнет сердца прежде, чем он заговорит.
– Виктория, – начинает он, а ее сердце все еще бьется. Он хрустит своими жилистыми пальцами, кладет руки на стол. Что бы он ни собирался сказать, она знает: это не семейный совет. Это объявление приказов.
– Мы с мамой думаем, что тебе станет получше, если ты сменишь обстановку, – продолжает он, – и мы решили, что стоит соединить приятное с полезным.
Он призывно смотрит на мать, та кивает и подает ему картошку.
– Помнишь Вигго? – Он вопросительно смотрит на Викторию.
Она помнит Вигго.
Датчанин, который периодически приезжал к ним в гости, когда она была маленькой.
И всегда – когда мамы не было дома.
– Да, помню. Что с ним? – Она не понимает, как ей удается выговаривать слова, фразы, но что-то в ней просыпается.
– Сейчас скажу. У Вигго дом в Ютландии, и ему нужен кто-нибудь, кто вел бы хозяйство. Ничего сложного, мы понимаем, в каком ты сейчас состоянии.
– В каком я сейчас состоянии? – Она снова ощущает пульсирующий гнев, который светящимся пунктиром протянулся поверх паралича.
– Ты знаешь, что я имею в виду. – Он повышает голос. – Ты разговариваешь сама с собой. У тебя воображаемые приятели, хотя тебе семнадцать лет. У тебя бывают вспышки гнева, и ты ведешь себя, как малое дитя!
Она скрипит зубами, уставившись в стол.
Он покорно вздыхает на ее молчание:
– Да-да. Всегда это виноватое молчание. Но мы желаем тебе добра, а у Вигго в Ольбурге связи, которые могут помочь тебе. Поживешь у него всю весну, и довольно.
Они молчат, пока он завершает обед чашкой чаю. Зажимает кусок сахара между губами. Будет цедить чай,
Они молчат, пока он пьет. Хлюпает, как всегда.
– Это ради твоей же пользы, – подытоживает он, встает из-за стола, подходит к раковине и, стоя к ним спиной, споласкивает чашку. Мать ерзает на стуле, глядя в сторону.
Он закрывает воду, вытирает руки и прислоняется к мойке. – Ты еще несовершеннолетняя, – говорит он. – Мы за тебя отвечаем. И обсуждать тут нечего.
Да уж, знаю, думает она. Обсуждать тут нечего, а ничего никогда и не обсуждается.
Квартал Крунуберг
Когда Андрич, Шварц и Олунд вышли из кабинета, Хуртиг перегнулся через стол и тихо заговорил:
– Прежде чем мы двинемся дальше в деле Сильверберга: что у нас с теми старыми случаями?
– Затишье. Во всяком случае, с моей стороны. А как у тебя? Нашел что-нибудь?
Жанетт понравилось, что он слегка просиял. Гордится своей работой, подумала она. Явно что-то нарыл.
Во взгляде читалось наигранное безразличие. Жанетт понимала: Хуртигу не терпится рассказать о добытом.
Еще одно доказательство того, что она работает с правильным человеком.
– Две новости: хорошая и плохая, – сказал Хуртиг. – С какой начать?..
– Во всяком случае, не начинай со штампов, – перебила Жанетт. Хуртиг сбился, и Жанетт широко улыбнулась ему. – Прости, я пошутила. Начни с плохой. Ты же знаешь, я предпочитаю плохие новости.
– Ладно. Во-первых – судебная история Дюрера и фон Квиста. За исключением пяти-шести закрытых дел, где они оказались по разные стороны, там нет ничего странного. И это не особо удивительно – они специализируются на преступлениях одного типа. Я нашел еще нескольких адвокатов, которые представляли защиту в делах, где фон Квист был прокурором. Ты, конечно, можешь перепроверить, но навряд ли что-нибудь найдешь.
– Продолжай, – кивнула Жанетт.
– Список жертвователей. Фонд Sihtunum i Diaspora поддерживала группа бывших учеников Сигтуны: предприниматели и политики, добившиеся успеха люди с безупречным прошлым. Кое-кто не связан со школой напрямую, но можно предположить, что они знают кого-то из бывших учеников или имеют другие косвенные связи с Сигтуной.
Резкая остановка – пока, во всяком случае, подумала Жанетт и сделала Хуртигу знак продолжать.
– С IP-адресом вышло трудновато. Пользователь, который опубликовал список жертвователей, написал всего один комментарий, и мне пришлось долго рыться, прежде чем я идентифицировал IP-адрес. Угадай, куда он ведет.
– В тупик?
– В магазин “Севен-Элевен” в Мальмё! – Хуртиг взмахнул руками. – Подозреваю, что это тупик – нам обоим известно, что там не хранят старые записи с видеокамер наблюдения, если не произошло ничего экстраординарного. Если у тебя есть двадцать девять крон, ты можешь совершенно анонимно купить билет в автомате и просидеть час за компьютером.