Слабость Виктории Бергман (сборник)
Шрифт:
Виктория видела, что пока София придерживается общих формулировок касательно этого дела. Убийца мальчиков-иммигрантов относится к категории преступников настолько необычных, что их можно пересчитать по пальцам одной руки. Виктории пришло в голову всего одно имя, и первое, что предстоит сделать Софии завтра утром, – это посетить библиотеку.
А теперь – Мадлен.
Виктория долго сидела с блокнотом на коленях, после чего решила не таращиться на белый лист, а отдать предпочтение свободным ассоциациям.
“Выросла у Шарлотты и Пера-Улы Сильвербергов, – записала она. – При всем, что это означает”.
Виктория
“Мадлен определенно как-то связана с Вигго Дюрером”, – записала она немного погодя, сама точно не зная почему. Но, подумав, она поняла, что имела в виду. Вигго из тех, кто отнимает у людей все, а такой паттерн всегда повторяется.
Он сделал это и с Аннет, и с Линнеей Лундстрём, подумала Виктория, и пытался сделать это со мной.
“Самое отвратительное у Вигго – это его руки, – записала она, – а не половой орган”.
На самом деле она никогда не видела Вигго голым. Он иногда применял насилие, но всегда руками. Он не бил, но царапал, рвал и сдавливал. Он редко стриг ногти, и Виктория до сих пор помнила, как было больно, когда они впивались ей в руки.
Его насилие было как сухая мастурбация.
“Мадлен ненавидит Вигго, – продолжала Виктория. Теперь ей не надо было думать долго, ассоциации рождались сами, и ручка быстро летела по бумаге. – Независимо от того, какой стала Мадлен-взрослая, она ненавидит своего приемного отца и ненавидит Вигго. Ребенком она не могла назвать свои чувства, но она всегда, сколько себя помнит, испытывала ненависть”.
Виктория отошла от собственных мыслей и опыта и вернулась к дочери. Она не стала исправлять написанное, даже когда подумала, что поторопилась; вычеркнуть можно будет потом.
“Есть несколько возможных вариантов Мадлен-взрослой. Первый – тихая покорная женщина, очень застенчивая. Возможно, замужем за кем-нибудь из сектантов, друзей своего отца, возможно – молчаливо страдает от регулярного насилия. Другая Мадлен получила помощь от кого-то извне, порвала с семьей, возможно, уехала за границу. Если она сильная личность, она смогла пойти дальше, но не исключено, что вся ее жизнь несет на себе печать насилия, и Мадлен трудно установить нормальные отношения с партнером. Еще одной Мадлен движут ненависть и жажда мести, и всю свою жизнь она пользуется разными возможностями частично спустить пар, а частично дать выход этим чувствам. Эта Мадлен периодами живет скрытно и никогда не забывает о причиненном ей зле. Она – человек, который хочет закрыть вопрос и которому не хватает…”
Виктория прервалась. Эти слова написала уже София, и написала она их о Виктории. Виктории не свойственно выражаться так ясно. И про вино она забыла – кажется, даже не притронулась.
“Она – человек, который хочет закрыть вопрос и которому не хватает других движущих сил, кроме ненависти и желания отомстить, – продолжила София. – Она сможет пойти дальше только в том случае, если освободится от этих движущих сил.
У этой проблемы нет простых решений”.
София положила ручку и блокнот на стол.
Она поняла, что рано или поздно Мадлен примется
Она также понимала, что происходит между ней и Викторией.
Еще немного – и София не сможет сопротивляться.
Васастан
Хотя при его здоровье это было не так уж страшно, Йенс Хуртиг всегда задыхался, преодолев шесть лестничных пролетов и отпирая дверь своей квартиры.
Он подозревал, что это из-за того, что расстояние между ступеньками и их высота совершенно не соответствуют длине его ног. Когда он шел по ступенькам последовательно, это ощущалось как мелкие шажки, а если перешагивал через ступеньку, то ему приходилось почти бежать. Восхождение по ступенькам влияло даже на надкостницу и икроножные мышцы, и он никак не мог понять, как старой даме, живущей напротив, вообще удается поднять себя на нужный этаж – если только за полвека жизни в этом доме она не отрастила себе ноги как у лягушки или кузнечика.
Дом, построенный в конце XIX века, принадлежал к той части Норрмальма, которую и сейчас неофициально называют Сибирью – прозвище, унаследованное из тех времен, когда этот район был так удален от центра, что переезд из Стокгольма в один из здешних домишек казался ссылкой. Сейчас эта часть города относилась к центральным районам, и тесная двушка, которую Хуртиг снял два месяца назад, явно не была ГУЛАГом, хотя отсутствие лифта оставляло простор для фантазии. Особенно когда Хуртиг нес что-нибудь тяжелое – как сейчас, когда в каждой руке у него было по позвякивающему пакету из “Сюстембулагета”.
Он отпер дверь. Как всегда, его встретила куча рекламы и бесплатных газет, хотя он прикрепил над почтовой щелью вежливую просьбу не совать в его ящик ничего подобного. С другой стороны, он понимал бедняг, вбегавших в этот дом с тяжелыми пачками брошюр из супермаркета – и на каждой двери всех семи этажей встречавших отказ.
Хуртиг поставил пакеты в прихожей и быстро перебрал бумажную гору, после чего положил ее на столик, чтобы потом, когда выйдет из дома в следующий раз, переместить ее в мусорный контейнер.
Через пять минут Хуртиг уже сидел в гостиной перед телевизором с бутылкой пива в руке.
По третьему каналу показывали старых “Симпсонов”.
Хуртиг смотрел эти серии столько раз, что знал реплики наизусть и невольно признался себе, что это дает ему ощущение покоя и безопасности. Он все еще смеялся в тех же местах, что и раньше, вот только сегодня он себя неважно чувствовал. Сегодня земля как будто ушла у него из-под ног.
Когда Жанетт рассказала, что Линнея покончила с собой, в Хуртиге всколыхнулись старые чувства. Воспоминания о сестре еще не оставили его. И не оставят.
Воспоминание о юной девушке, лежащей на каталке в морге, заставило его пойти после работы прямиком в винный магазин, и из-за этого же воспоминания он утратил желание следить за желтыми фигурками на экране телевизора.
В последний раз он видел сестру лежащей на спине, с руками, сложенными на груди. У сестры был вид человека, принявшего последнее решение. Губы почернели, шея и лицо с одной стороны ярко синели после петли. Кожа была сухой и холодной, а тело казалось тяжелым, хотя сестра была маленькой и слабой.