Слабость Виктории Бергман. Трилогия
Шрифт:
Виктория сопит в собачку из настоящего кроличьего меха.
В своем внутреннем дневнике она ведет бухгалтерский учет всех причиненных ей обид и с нетерпением ждет того дня, когда он и все прочие будут, корчась, умолять ее о пощаде.
Каролинская больница
Убить человека – это просто. Проблема скорее психологическая, и условий тут – огромный диапазон. Большинству людей требуется преодолеть множество барьеров. Эмпатия, совесть, долгие размышления обычно препятствуют тому, чтобы взрастить
Но для иных это не сложнее, чем открыть пакет молока.
В коридорах много народу: время посещений. На улице хлещет дождь, штормовой ветер со стуком бьется в оконные стекла. То и дело черное небо освещается молниями, и сразу же грохочет гром.
Гроза бушует почти везде.
На стене возле лифта – план. Она не хочет ни к кому обращаться с вопросом, как пройти, поэтому подходит к плану и проверяет, не ошиблась ли.
Пол натерт до блеска, в коридоре пахнет моющим средством. В одной руке она судорожно сжимает букет желтых тюльпанов. Каждый раз, встречая кого-нибудь, она опускает взгляд, чтобы избежать зрительного контакта.
На ней простой плащ, такие же брюки и белые туфли на мягкой резиновой подошве. Никто не обращает на нее внимания, и если кто-нибудь вопреки ожиданиям вспомнит о ней, то не сможет назвать ни одной примечательной детали.
Она – первая встречная и привыкла, что на нее не обращают внимания. Сейчас ей все равно, но когда-то людское безразличие причиняло ей боль.
Давным-давно она была одинока. Но теперь – нет.
Во всяком случае, не так, как когда-то.
Перед отделением интенсивной терапии она остановилась, огляделась и присела на диван у входа. Прислушивалась, наблюдала.
Непогода усиливается. С парковки трогается несколько машин. Она осторожно открыла сумочку и проверила, не забыла ли чего-нибудь. Все на месте.
Поднялась, решительно открыла дверь, вошла. Благодаря резиновым подошвам она двигалась почти бесшумно. Бубнит телевизор, шумит кондиционер, неравномерно пощелкивает люминесцентная лампа на потолке.
Осмотрелась. В коридоре никого.
Его палата – вторая налево. Быстро войдя, она закрыла за собой дверь, остановилась и прислушалась. Ничто не вызвало ее беспокойства.
Все тихо. Как она и ожидала, он лежал в палате один.
На окне стояла лампа, и палата, освещенная ее желтым лихорадочным светом, казалась меньше, чем на самом деле.
В изножье кровати висела история болезни. Она взяла ее и принялась читать.
Карл Лундстрём.
Возле койки стояли разные аппараты и два штатива с капельницами, трубочки от которых были закреплены на шее, прямо над ключицами. Из носа тянулись два прозрачных зонда, а изо рта торчала еще трубка. Зеленая, потолще, чем трубки в носу.
Да он просто груда мяса, подумала она.
Усыпляющее ритмичное попискивание слышалось от одного из аппаратов жизнеобеспечения. Она знала, что не может взять и просто отключить их. Поднимется тревога, и персонал будет в палате через несколько минут.
То же произойдет, если она попытается задушить его.
Она посмотрела
Может быть, он даже понимает, зачем она здесь. Сознает – и не может ничего сделать.
Поставив сумочку у изножья кровати, она открыла ее и, прежде чем подойти к штативу капельницы, вынула из сумочки небольшой шприц.
В коридоре что-то загремело. Она замерла, прислушалась, готовая спрятать шприц, если кто-нибудь войдет, но через полминуты все стихло.
Только дождь стучит в окно и посапывает аппарат искусственного дыхания.
Она стала читать надписи на капельницах.
Morphine и Nutrition.
Она подняла шприц, воткнула его в верхнюю часть мешка с питательным раствором и впрыснула содержимое. Вытащив иглу, осторожно поболтала мешок, чтобы снотворное смешалось с раствором глюкозы.
Убрав шприц в сумочку, она подошла к тумбочке, взяла вазу и, зайдя в туалет, налила воды.
Потом сняла бумажную обертку с тюльпанов и поставила цветы в вазу.
Прежде чем покинуть палату, она достала свой “поляроид”.
Вспышка сверкнула одновременно с молнией за окном, фотография вылезла из “поляроида” и начала медленно проявляться.
Она взглянула на фотографию.
Из-за вспышки стены палаты и простыни на койке совершенно слились, но тело Карла Лундстрёма и ваза с желтыми цветами вышли отлично.
Карл Лундстрём. Тот самый, что несколько лет насиловал свою дочь. Тот самый, что не раскаялся.
Тот, кто пытался лишить себя своей никчемной жизни жалкой попыткой повеситься.
Тот, кто потерпел неудачу в том, с чем справился бы кто угодно. Открыть пакет молока.
Но она поможет ему выполнить задуманное. Она закончит, поставит точку.
Осторожно открывая дверь в коридор, она услышала, что его дыхание замедлилось.
Очень скоро оно прекратится, и сколько-то кубометров свежего воздуха освободится для живущих.
Гамла Эншеде
Они молча сидели в машине. Слышался только звук, с которым “дворники” скользили по лобовому стеклу, и тихое потрескивание рации. Хуртиг вел машину, Жанетт с Юханом сидели сзади. В зеркало бокового вида она наблюдала, как по боковым стеклам льется вода.
Хуртиг свернул на Эншедевэген и бросил взгляд на Юхана.
– Я смотрю, ты в норме. – Он улыбнулся в зеркало заднего вида.
Юхан молча кивнул и отвернулся.
“Что же с ним случилось?” – подумала Жанетт и открыла было рот, чтобы в очередной раз спросить сына, как он себя чувствует. Но на этот раз она удержалась. Не надо давить на мальчика. Ее квохтанье не заставит его заговорить. Жанетт понимала, что он сам должен захотеть сделать первый шаг. Сколько на это понадобится времени, столько и понадобится. Может быть, он и не знает, что с ним произошло, но Жанетт чувствовала: о чем-то он ей не рассказывает.