Сладкая летняя гроза

Сандерс Эми Элизабет

— Чего они хотят? — спросила королева в отчаянии, ее показное спокойствие исчезло. — Чего они хотят от меня? Я опять должна выставлять себя напоказ как в зверинце для развлечения толпы. Боже мой, что там у них сегодня?

Она подала руку мадам Клери, которая помогла ей подняться.

— Не обращайте на них внимания, — предупредила королеву мадам Клери. — Они замолчат постепенно.

— Нет, не замолчат. Хорошо, я выполню их требование, — сказала королева измученным голосом. — Откройте двери, я покажусь еще раз, и тогда, может быть, они оставят нас в покое.

Кристиана положила свою

скрипку на полированный столик, инкрустированный ореховым деревом и последовала за королевой к золоченым дверям, ведущим на балкон. Это был ритуал, который они совершали много раз, и Кристиана просто ненавидела эти минуты.

Несколько мгновений королева молча стояла перед толпой, наполнявшей двор. Руки ее были сжаты, голова поднята высоко. Она держалась с большим достоинством, а толпа выкрикивала оскорбления, унизительные непристойности. Они называли ее проституткой, убийцей, предательницей.

Кричащая озлобленная толпа напугала Кристиану: сжатые кулаки, полные ненависти глаза, грубый хохот.

— Закройте двери, закройте скорее! — вдруг закричала мадам Клери. Одетые в ливреи слуги поспешили выполнить приказание, но Кристиана успела увидеть, что заставило Марию Антуанетту упасть в обморок.

В глубине двора, перед ликующей толпой, группа революционеров рамахивала длинной пикой как флагом. Но на верху пики был не флаг. Это была голова Габриэль де Ламбель. Ее золотые волосы развевались вокруг обрубка шеи, которая была вся в крови. На какое-то мгновение невидящие глаза Габриэль, казалось, встретились с глазами Кристианы.

Балконные двери с шумом закрылись, но вой кровожадной толпы наполнял уши Кристианы дьявольской симфонией преисподней. Она издала крик ужаса, страха и боли. Упав на пол, она закрыла лицо руками, как бы желая не видеть и не помнить этот ужасный образ.

Но она знала, что теперь она никогда этого не забудет.

— Я переживу это, — шептала себе Кристиана, пытаясь остановить слезы, которые снова и снова подступали к глазам, — я переживу это, я пройду через это.

Ее спальня была освещена единственной свечой. Нежные изображения облаков и пасторальные сцены на стенах были почти не видны при тусклом свете. Она аккуратно уложила свои вещи в сумму из толстой гобеленовой ткани.

Только то, что сможешь унести, говорилось в записке. Было время, когда ей нужно было пять сундуков и десять коробок, чтобы отправиться в путешествие, но это время давно миновало.

Она взяла только одно платье, простое платье из цветного хлопка, которое она надевала на пикник, когда она ездили в загородный дом Артуа; одну нижнюю рубашку, которая одновременно будет служить ей и ночной рубашкой, и как смена белья. Она положила щетки для волос из слоновой кости, заколки для волос из черного дерева и флакон жасминовых духов.

У нее было немного драгоценностей: нитка жемчуга, доставшаяся ей от бабушки, пара бриллиантовых и жемчужных сережек, которые ей подарил на день рождения Артуа и сапфировая брошь, которая ей уже надоела.

Она аккуратно сложила письма, полученные этим летом от брата. Может быть, она сможет найти его, если он все еще в Англии. Затем уложила миниатюрный портрет своей матери в рамочке, украшенной бриллиантами.

Некоторое время она рассматривала

лицо матери, так похожее на ее собственное: широкие скулы, четко очерченный подбородок. Но больше всего на лице выделялись большие светло-голубые глаза. Это была женщина, которая дала ей жизнь и умерла через несколько месяцев. Тоже Габриэль, Габриэль Сен Себастьян, оставившая после себя двоих детей и крошечный портрет, чтобы напоминать им о себе.

Кристиана тщательно упаковала миниатюру в тонкие вышитые лайковые перчатки и положила в сумку.

Следующими были ее хрустальные, украшенные серебром четки. Она быстро и горячо помолилась, прижала крест к губам, прежде, чем упаковать.

Теперь ей оставалось только ждать. На прикроватном столике тихо тикали китайские часы, которые она взяла с собой из Версаля. Это были красивые часы. Тонкий фарфор с нарисованными пасторальными сценами, изображавшими красивых пастухов и миловидных пастушек. Прошлым летом она заключила пари с одной из приближенных королевы и выиграла эти часы. Она с гордостью показывала свой приз Артуа. Еще раз посмотрев на часы с идиллическими деревенскими сценами, она произнесла: «Страшилище». Кристиана улыбнулась, вспомнив это словечко Артуа и провела пальцем по стеклу часов.

— О, Артуа, какой же ты сноб, — пробормотала она, как будто он мог ее слышать.

Может быть это Артуа организовал ее спасение? И уже завтра они вместе будут есть пирожные, пить много кофе, болтать и смеяться.

Или может быть завтра она будет вместе с Филиппом, со своим красавцем-братом, у которого строгое лицо и такие блестящие черные волосы. Он снова будет называть ее поросенком, он заберет ее с собой в Англию, подальше от Парижа, от этих кошмаров революции. На какое-то мгновение перед ней возник невидящий взгляд Габриэль, ее золотые волосы, окрашенные кровью. Кристиана вздрогнула от страха и постаралась отогнать ужасное видение.

Без пяти минут десять она взяла с кресла накидку с капюшоном из плотного дымчато-лилового бархата и накинула ее на плечи.

Из окна в комнату проникал холодный влажный октябрьский воздух, пропитанный запахом горящих костров. Кристиане хотелось взять свою голубую бархатную накидку, отороченную горностаем. Но это было бы, конечно, глупо. Такое дорогое одеяние сразу выдаст ее, как ненавистную всем аристократку.

В одну руку она взяла сумку, в другую скрипку, проведя рукой по приятно пахнущей коже футляра. Больше по привычке, чем почему-то еще она бросила последний взгляд в зеркало, прежде чем выйти из комнаты. Ее собственная внешность удивила ее. Лицо ее выглядело напряженным и печальным, глаза встревожены и широко раскрыты, щеки от страха ярко горели.

Кристиана глубоко вздохнула, дрожа от волнения. Она пожалела, что так туго затянула корсет, погасила свечу и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

В часовне было тихо и темно, несколько свечей у алтаря почти догорели. Ее нижние юбки из тафты тихо зашуршали, и она вдруг услышала голос, громко прозвучавший в тишине.

— Мадемуазель Сен Себастьян?

Кристиана резко повернулась на звук голоса. Одновременно надежда и страх пронзили ее. Пальцы с силой сжали футляр скрипки, которую она прижала к сердцу, как ребенка.