Сладкая полынь

Гольдберг Исаак Григорьевич

Обжигается чаем, торопится он утром, а Павел Ефимыч, как нарочно, медленно и в охотку распивает чай и искоса поглядывает смеющимися глазами на его торопливые и суетливые движения.

— Торопишься?.. Не торопись, не уйдет от тебя. Напивайся пуще чаю, кругли брюхо!

Утренне-возбужденными, точно не стряхнувшими с себя ночную дрему, улицами ведет Коврижкин Васютку. Мимо них в ту и другую сторону торопятся люди. С узелками и сумками в руках, с папками или портфелями, быстро идут они по своим делам и нет им никакого

дела до Васютки, и никто не остановит их, не спросит любопытно: Куда это вы идете? У парнишки оживает на мгновенье тоска; все вокруг чужое ему, и он бессознательно жмется к единственному человеку в большом городе, на которого все-таки можно положиться, к Павлу Ефимычу.

Сворачивая с улицы на улицу, они доходят до какого-то красного каменного дома. Возле этого дома Павел Ефимыч останавливается и, берясь за ручку двери, говорит Васютке:

— Ну, вот и пришли.

Васютка краснеет. Он начинает быстро дышать, сдергивает верхонку с руки и трет ладонью под носом.

— Туто-ка? — срывающимся голосом спрашивает он.

— Видишь! — протягивает Коврижкин руку и показывает на висящую над дверью вывеску.

15.

Учительница Вера Алексеевна от чаю раскраснелась. Во время разговора о разных пустяках Ксения пригляделась к ней и гостья показалась ей красавицей. Ревнивое чувство шевельнулось в ней. Но глаза у учительницы сияли ясно и притягивающе, рот складывается в добрую и открытую улыбку, а слова были такие простые, — и Ксения отошла, внутренне чуть-чуть согрелась.

Стали укладывать гостью спать. Арина Васильевна ушла в куть и там скоро затихла. Остались вдвоем Ксения и Вера Алексеевна.

Учительница присела на постланную постель и тихо позвала:

— Идите-ка сюда поближе, Ксения... Идите!

Ксения настороженно приблизилась к ней.

— Сядьте... Милая вы моя! Я про вас многое от Коврижкина слышала... Давайте поговорим!

— Об чем говорить? — сумрачно усмехнулась Ксения, но придвинулась к Вере Алексеевне. — Вам, поди, спать надобно!

— Нет, нет! — запротестовала Вера Алексеевна. — Я хочу поговорить с вами! Я ведь женщина, я вас лучше других пойму... У меня, Ксения, горя тоже не мало было...

— У вас-то? — недоверчиво взглянула на нее Ксения.

— Я с мужем разошлась... — тихо пояснила Вера Алексеевна. — А в прошлом году у меня ребенок помер... единственный...

— Ах ты горюшко! — вырвалось у Ксении. Она придвинулась к учительнице ближе и почувствовала к ней сладкую жалость. Вера Алексеевна протянула руку и положила ее на Ксеньино плечо.

— У каждой из нас свое горе, — задушевно шепнула она. Шопот этот проник Ксении в сердце, обжег давно неиспытанным чувством; к ее горлу что- то подступило, но она пересилила себя и подавила сорвавшийся вздох.

— Мальчишечка? — осторожно спросила она.

Вера

Алексеевна поняла ее вопрос.

— Нет, девочка... Три года ей было. Сгорела, как свечечка.

Рука, лежавшая на Ксеньином плече, слегка задрожала. Ксения вздохнула. Чужая женщина с ее горем стала как-то ближе ей, роднее.

— Это уж теперь все прошло... А первое время очень тяжело было.

— Горькая наша женская доля! — уронила Ксения.

— Надо бороться... Не стоит поддаваться! Всякое горе, всякое несчастье можно в себе переломить. Всякое...

— А я вот не могу! — доверчиво созналась Ксения, и сразу сжалась, сделала попытку освободить свое плечо из-под чужой ласковой руки. Но учительница почувствовала ее движение. Она наклонилась к ней близко и мягким, слегка звенящим от волнения голосом проговорила:

— Зачем?.. Ну, зачем вы такая недоверчивая? Ведь легче становится, когда выскажешься. Я по себе знаю.

— Мне об чем говорить? — упрямо сказала Ксения. — Моя жизнь простая... Вам не к чему беспокоиться.

Она почувствовала неожиданную неприязнь к этой чужой, ласковой женщине.

Что-то непонятное пришло внезапно, что спугнуло теплую доверчивость, которая охватила ее еще с минуту назад. Она снова сделала попытку освободить свое плечо и на этот раз удачно: Вера Алексеевна поспешно убрала руку.

— Спать пора! — поднялась Ксения.

— Верно. Давайте спать... Завтра поговорим. Ведь, еще поговорим?

— Завтра мне недосуг будет. Я в Острог поеду.

— Жалко! — огорчилась Вера Алексеевна и стала раздеваться.

— Я к обедни завтра в Острог-то поеду! — неожиданно добавила Ксения. И вдруг ее охватила какая-то жалость к чему-то, вот сейчас, в это мгновенье от нее ускользающему.

Вера Алексеевна ничего не ответила и, раздевшись, легла в постель. Ксения потушила огонь.

В темноте тишина в избе стала гуще и насыщенней.

В темноте Ксения сжалась на своей постели. Без сна, полная тревожных мыслей и чувств, прислушивалась она к тому, что томило и угнетало ее. И, смутно слыша сквозь думы свои ровное дыхание учительницы, мгновеньями порывалась встать, подойти к ней, разбудить, если она спит, и снова почувствовать теплое прикосновение ее руки, снова услышать ее успокаивающий голос. Но она осталась на месте, неподвижная, усталая, тоскующая.

Утром учительница уехала своей дорогой. Прощаясь с Ксенией, она дружески пообещала:

— А я, как устроюсь в Максимовщине, выберу свободный денек и приеду к вам в гости. Можно?

— Приезжайте!

Она уезжает. Ксения долго стоит в задумчивости. Смутные мысли уводят ее куда-то далеко от действительности, далеко от земли. Вкрадчивый голос крёстной приводит ее в себя. Крёстная спрашивает:

— Ты, што ль, не поедешь? Не опоздать бы!

— Еду! — рывком, почти злобно отвечает Ксения. — Еду я!..