Сладкая приманка (сборник)
Шрифт:
Однако через полчаса он начал склоняться к мысли о том, что гораздо лучше сначала выбраться отсюда в Тарасов, прийти на площадь, предварительно всенародно, желательно через газету, объявить об акте самоубийства, а затем взорвать себя в присутствии сотен людей, которым это действие послужит примером и уроком.
Я таким образом несколько исказила картину его реального бреда, подменив идею разрушения и мести идеей перевоспитания и личного примера. Новое «я», сформировавшееся в нем под действием разговора со мной, было слабеньким и ненадежным, в любую минуту оно могло быть задавлено прежним
На исходе второго часа мы начали собираться. Он чувствовал себя высшим существом. Во-первых, он уже внутренне пережил состояние своей смерти, и в его мозгу она уже произвела впечатление на все человечество, изменила его представление о свободе человека в мире. Во-вторых, я была женщиной, которую он победил силой своего разума и стремления к свободе. Я была чем-то вроде жертвенного животного, которого он, высшее существо, брал с собой. Меня такая роль вполне устраивала, лишь бы выбраться из той ловушки, в которую я попала по собственной неосторожности.
Он сложил в рюкзак несколько круглых цилиндрических болванок прессованного тротила и сказал, что этого вполне хватит, чтобы разнести нас с ним на куски и при этом произвести необходимый эффект. Каждое важное событие, сказал он, должно быть эффектным по форме и глубоким по содержанию.
Мы договорились, что я выхожу из двери первой и объясняю, что мы с ним хотим только продемонстрировать решимость исполнить свою волю и больше никаких дурных намерений не имеем. Я убедила его, что этого будет достаточно, чтобы нас пропустили беспрепятственно. При всей его талантливости он был все же сумасшедшим, и многие причинно-следственные логические связи в его мозгу были нарушены.
Я вышла из двери. Мое появление раньше намеченного срока вызвало, как я увидела, оживление среди оперативников, окруживших дом Машкова.
— Мы выходим! — крикнула я.
К сожалению, я была лишена возможности крикнуть: «Мы сдаемся!» — поскольку такое понятие, как «сдаемся», вообще не фигурировало в нашем разговоре с Машковым. Мне нужно было только одно: чтобы он увидел, что его преследователи подчиняются нашему плану. Этого ему было бы достаточно, чтобы решить, что мы подчинили их своей воле, что они исполняют наши приказы.
— Не стреляйте! Мы выходим свободно и беззлобно!
Я понимала, как это все звучит и как те, кто стоит с автоматами там, метрах в тридцати от нас, это воспринимают. Но у меня не было другого выхода. В конце концов, там среди них был Григорий Абрамович, он-то должен меня понять. Он же сам психолог по своей природе.
Дверь за моей спиной скрипнула. Я поняла, что из дома вышел и Машков. Начинался самый ответственный момент нашего с ним мероприятия. Нужно было спокойно пройти эти тридцать метров, чтобы они смогли атаковать Машкова без применения оружия и сразу же, первым же движением, отделить его от рюкзака со взрывчаткой. Иначе эта уютная лощинка станет нашей общей могилой.
Машков взял меня за руку, и мы с
Глава седьмая
В этот момент и прозвучал выстрел.
Что было потом, я понять не успела. Сильным движением Машков швырнул меня обратно к двери, потом прыгнул вслед за мной, сам вкатился в дверь и затащил меня, схватив за руку и чуть не вывернув ее из сустава.
— Идиоты! — твердила я одно слово. — Идиоты! Идиоты!
По стенам дома застучали удары пуль.
— Прекратите стрелять! — услышала я голос Грэга. — Это провокация! Вы ответите за это, майор Нестеров! Кто приказал вашим людям стрелять? Вы сорвали операцию! Вы подставили моего человека!
«Да, — подумала я, — полностью сорвали все мои планы. Теперь мне отсюда живой не выбраться. Теперь он не поверит ни одному моему слову. Конечно, это провокация ФСБ. Если бы не этот выстрел, у меня все получилось бы отлично. Впрочем, что толку теперь об этом думать? Все кончено!»
И я, совершенно неожиданно, задала себе вопрос: «А как там Лариса Чайкина, неужели все еще не родила? Если у меня не вышло здесь, может быть, там я все же не ошиблась и моя идея сработает как нужно?»
Почему-то у меня была уверенность, что хотя бы в одном мне должно сегодня повезти. И если уж не останусь в живых, так хоть помогу появиться на свет новой жизни, помогу Ларисе прожить оставшуюся ей жизнь нормальной, счастливой матерью, а не пациенткой психлечебницы.
Машков молчал. Он зажимал рукой левое плечо, из-под пальцев сочилась кровь. Он был ранен. Я попыталась ему помочь, но он отшвырнул меня от себя и бросил мне рюкзак со взрывчаткой.
— Надевай! — приказал он. — Если скажешь еще хоть слово, задушу вот этими пальцами!
И он показал мне скрюченные от злости пальцы правой руки, грязные и костлявые.
Мне ничего не оставалось делать, как надеть рюкзак. Я не понимала, зачем это нужно, но знала, что ничего хорошего это мне не обещает.
Машков тем временем достал откуда-то из-под половой доски какие-то коробочки из металла. Одну он сунул в рюкзак, который уже висел у меня за спиной, а вторую зажал в правом кулаке.
— Теперь ты умрешь, — сказал он мне и толкнул рукой к двери. — Мы пойдем с тобой вместе, но не на площадь. Мы войдем с тобой в больницу и там взорвем себя. И пусть рядом с нами погибнут те, кому жить все равно незачем, — больные и увечные. А ты… Ты станешь факелом новой веры, который зажгу я сам.
Я поняла, что металлическая коробочка в его правой руке — это взрыватель. И взрыв у меня за спиной может прогреметь, если Машкову что-нибудь покажется подозрительным. Любая шальная пуля, на которые сегодня не скупится ФСБ, тоже может стать причиной взрыва. Да, наверное, это уже конец.
Странно, но, поняв, что ситуация именно теперь стала абсолютно безвыходной, я успокоилась. Не помнить о двадцати килограммах взрывчатки у себя за плечами было невозможно, но это меня очень мало волновало. Изменить что-либо было не в моих силах. Машков отгородился от меня стеной, и теперь только его мозг может принять решение — оставаться ему в живых или погибнуть вместе со мной.