Сладкая женщина
Шрифт:
– Ты только скажи: другую нашел? – не стесняясь водителя, спрашивала Аня и хватала Николая Егоровича за руки.
– Нашел, – тихо сказал он. И сделал знак, чтобы она помолчала до дома.
Как только они оказались в квартире, Аня сразу же продолжила допрос:
– Что же она, лучше, что ли?..
Николай Егорович посмотрел своим единственным глазом в красное от слез лицо Ани и опять тихо ответил:
– Лучше.
Она вытерла слезы и сказала громко:
– Сволочь она хорошая! Да и ты тоже. Небось уж с ней отношения имел и ко мне лез?
–
– Вот это интересно! Это ты хочешь сказать… – Аня заплакала и опять принялась искать его руки, которые он прятал. – Коль, неужели ты не представляешь, как я тебя люблю?..
Он отвернулся.
– Это тебе только кажется.
Аня вздрогнула: что это значит – «кажется»? Может быть, он про таксиста узнал или про технолога? И она спросила уже робко:
– Разве я в чем перед тобой виновата, Коля?
Николай Егорович ни про какие ее измены не знал и не пытался узнать. А сама Аня пока еще не отдавала себе отчета в том, что изменила ему гораздо раньше, чем отправилась в «Софию» есть баранину с технологом и обнималась в углу за холодильником с молоденьким таксистом. Этому всего год… А если бы Николай Егорович был поречистей, он бы сейчас сказал ей: «Как же ты, кукла с голубыми глазами, не поймешь, что я давно душой с тобой врозь живу!.. Ты думаешь, я старый, поэтому и не интересуюсь твоей красотой? Я еще красоту понимаю, хотя и глаз у меня один и от сердца мне в плечо бьет. Я от друга никогда не ушел бы. А что ж мне из милости-то возле тебя сидеть?.. Разве много мне от тебя нужно было? Хотел, чтобы человеком была…»
Но Николай Егорович всего этого произнести не смог. Он молчал.
В этот раз они ни до чего и не договорились. Аня даже испугалась: до чего же этот маленький человек упрям!.. Действительно, что ли, царицу какую нашел? Вещей своих он даже не попытался взять, а Ане казалось, что пока его пальто, пиджаки, брюки в ее руках, еще не все потеряно.
Через два дня она опять подкараулила его у проходной и тут увидела на нем незнакомый рабочий костюм. Значит, купил. Значит, к ней за вещами не придет…
Этот костюм доконал Аню окончательно. Она так заплакала, что ничего не могла произнести и ушла, даже не обругав Николая Егоровича.
У Ани оставался еще ход. Идти на завод, где работал Николай Егорович, в парторганизацию. Конечно, если она там будет плакать и просить, то подумают, что она какая-нибудь убогая. Нет, она будет требовать. Как пригрозят ее Коле, что строгий выговор запишут, так он и одумается.
– Я ведь, знаете, передовик производства, – сказала Аня секретарю партбюро, пожилой и, на ее взгляд, излишне спокойной женщине. – Все время на выборной профсоюзной работе. Вы меня оградите… Если ему партийная совесть позволяет от жены уйти… Я вас убедительно прошу так этого не оставить. Я установки знаю.
Как она ни бодрилась, слезы приходилось сдерживать. По привычке Аня накрасилась и теперь боялась, что вместе со слезами с глаз поплывет чернота.
– Я скоро двадцать лет
Она слишком много этих «я» произнесла. Заплачь она сейчас в три ручья и скажи: «Так я его, подлеца, люблю…» – наверное, она без сочувствия не осталась бы. Но она все твердила про свои нагрузки, про то, что с ней все на производстве считаются.
– Николай Егорович у нас тоже пользуется большим уважением, – сказала секретарь партбюро.
– Интересно! Какое же может быть уважение? Вы бы лучше на ту женщину повлияли. Разве можно так подло поступать? Я вот хочу в «Работницу» письмо послать…
Секретарь партбюро посоветовала лучше не посылать.
Обещала поговорить с Николаем Егоровичем, но по тону Аня поняла, что разговор этот будет так, для отвода глаз. И тут уж она не стала сдерживаться и заплакала. Секретарь налила ей водички, но Аня к стакану не притронулась. И подумала: та баба, что увела Николая Егоровича, работает, конечно, на их же производстве. Может быть, она член партии, потому секретарь ее и выгораживает. Господи, сколько она сама, когда председателем цехового комитета была, всяких семейных ссор уладила, а тут ее и слушать не хотят!.. Да что же она, не в советской стране, что ли, живет?
В «Работницу» Аня все-таки написала как сумела. Ей по поручению редакции ответила та самая пожилая поэтесса, которая прошедшей зимой выступала со стихами в женском общежитии и которую Аня запомнила по черному джерси. Поэтесса посоветовала ей быть мужественной и не усугублять своего горя ненужной, оскорбительной для женщины суетней.
– «Ненужной!..» – горько сказала Аня, дочитав письмо. – Понимала бы что в жизни! Самой небось сто лет, вот и…
…Аня похудела и пожелтела. Что-то колотилось и болело у нее в левом боку. Как-то ночью она поднялась с постели и упала. И так ей это состояние было непривычно и страшно, что она перепугалась, взяла неделю отпуска и опять поехала к матери в деревню.
Приехала Аня к ягодной поре. Еще держалась в чаще черника, закраснела брусника. Они с матерью уходили на целый день в лес и там все время перемывали одно и то же: какую подлость совершил Николай Егорович и какой найти способ его вернуть. Ничего не придумав, стали решать, как Ане прожить без него.
Август стоял зеленый, благодатный, цвел розовый вереск, еще пели птицы – ничего они не замечали.
– Найди себе, – говорила мать. – Не такие находят.
– А привыкать-то как трудно!.. – грустно шептала Аня.
До отъезда в деревню Аня все-таки успела узнать, что ее разлучница работает совсем не вместе с Николаем Егоровичем и никто на их предприятии ее в глаза не видел. Оказалось, что она медсестра в районной поликлинике и они с Николаем Егоровичем познакомились, когда она приходила к покойной Стеше делать уколы. Женщина она была не очень молодая и как будто бы не очень видная. И от этого Ане стало немножко легче.
– Зарабатывает ерунду какую-то, комната у нее с матерью на двоих, – рассказывала она.