Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник
Шрифт:
Похоже, Пилат ожидал, что начальник службы безопасности улыбнется ему в ответ. Но тот и не думал улыбаться, а, пристально глядя в глаза префекта, грустно сказал:
— Запомни, Луций. Я не могу изменить тебе, а ты не имеешь права не доверять мне. В нынешней обстановке лучше сразу вскрыть себе вены. Мы слишком многое знаем друг о друге.
— Ты полагаешь? — Пилат едва заметно поднял бровь.
— Я уверен, — ответил Максим и стал смотреть на фонтан.
— Прости, дорогой Корнелий, — тут же виноватым тоном сказал Пилат. — Вчера вечером в Иоппии у меня была очень важная и содержательная встреча. Но я специально тебе о
Максим молчал.
— И с Вараввой ты великолепно угадал. Прекрасный подарок на Пасху. Тем более в такой замечательной упаковке, что на ней можно сделать любую поздравительную надпись.
— Любую. Какую захочешь, — согласился Максим и впервые за вечер улыбнулся. Улыбка у него была простой и естественной. Она ничего не содержала дополнительного. Ничто не сверкало в глазах, не таилось в припухших веках, не угадывалось в складках рта. Было видно, что человек лишь что-то сделал со своим лицом и оно просто улыбнулось.
Префект Иудеи Луций Понтий Пилат взял под руку начальника службы безопасности Корнелия Афрания Максима, и оба они двинулись в сторону правого портика.
Но не успели они сделать и нескольких шагов, как из-за колонны слева от них, угрожающе вскрикнув, шумно и тяжело взлетела какая-то большая ночная птица и устремилась навстречу луне. Сперва она пролетела над садом, затем над площадью, ипподромом и дворцом Хасмонеев, а далее — над Храмом, над Золотыми воротами, над Кедроном — в сторону Гефсимании и к вершине Масличной горы.
Глава седьмая
ИСТИНА И ЛОЖЬ
Перелетев через вершину Масличной горы, филин опустился на краю Иерихонской дороги, между Виффагией и Вифанией. Там он обычно ловил полевых мышей, в это время ночи особенно часто перебегавших через дорогу.
Луна, сдвинувшись к юго-востоку, светила ярко и косо. Куст, под которым устроился филин, был надежно задрапирован в собственную бархатистую тень. Филин видел всё, а его с противоположной стороны дороги ни одно живое существо не могло заметить.
Сперва две человеческие тени проплыли по щебенке мимо затаившегося охотника, а затем в молчании медленно прошли два человека. Один был высок, строен, ступал грациозно, легко и бесшумно, а другой шагал тяжело, пыхтел, громко хрустел сандалиями и по виду был человеком грузным и кряжистым. Первого звали Иудой из Иерусалима, второго — Филиппом из Вифсаиды.
Филина они, разумеется, не заметили, а он проводил их долгим, одновременно испуганным и злобным взглядом.
На развилке, где от широкой, гравиевой дороги, ведущей на Иерихон, ответвлялась песчаная дорога, вводившая в Вифанию, в пространном треугольнике, образуемом этим разветвлением, росли финиковые пальмы. И вот, в глубине рощицы светился какой-то странный огонек, тени какие-то не то двигались, не то дрожали под луной, и голос какой-то высокий и резкий, то ли человеческий, то ли птичий, не то бормотал, не то клекотал в тишине ночи.
Филипп и Иуда остановились.
— Бьюсь об заклад, это Фаддей. Вывел на полночную проповедь своих адептов, — сказал Филипп.
— Иуда Иаковлев? — переспросил
— Ты что, никогда не слышал Фаддея? — усмехнулся Филипп. — Во-первых, говорит один он. А во-вторых, он витийствует о том же, о чем всегда: о борьбе добра и зла, об истине и лжи, о злых силах, которые особенно свирепствуют в полночь… Хочешь, я сам перескажу его лекцию? Слово в слово.
— Я хочу послушать его. Давай я останусь, а ты иди спать, — предложил Иуда.
— Нет-нет, я с тобой. Я тоже, пожалуй, послушаю, — словно испугался Филипп и, тяжело вздохнув, прибавил: — Спать совершенно не хочется. Как будто и ночи не наступило…
— Только давай зайдем слева, против луны, чтобы никто нас не заметил, — серьезно сказал Иуда, а потом улыбнулся Филиппу: — Если он увидит тебя, он тут же прервет свою, как ты говоришь, лекцию… Он глубоко уважает тебя и всегда смущается в твоем присутствии.
— Я буду тих, как змея, и нем, как рыба, — ответил Филипп и сверкнул под луной своими выпученными влажными глазами.
Они еще немного прошли по Иерихонской дороге, а затем свернули в рощицу и осторожно подкрались к тому месту, где горел странный огонек и колебались людские тени. Встав за деревом, они стали наблюдать и слушать.
Под пальмами собралось человек пятнадцать. Тот, который стоял в центре, резко выделялся из группы. Он был ниже остальных ростом и весьма хрупкого, даже тщедушного телосложения. Лицо его почти полностью было скрыто черной бородой, так как волосы росли не только на подбородке и вокруг рта, но совершенно закрывали губы и щеки. Вверху его борода соединялась с такими же черными и густыми волосами, которые наползали ему на брови, а сбоку и сзади спускались на плечи, словно войлочный шлем. И трудно было сказать, где кончалась борода и начинались собственно волосы. В этих зарослях даже нос был едва виден, зато торчали из них большие, круглые глаза с поразительно черными зрачками и непривычно белыми белками. Эти глаза сейчас светились в темноте, причем белки как бы излучали грусть, а черные зрачки сверкали радостным возбуждением.
Сразу же обращало на себя внимание и одеяние этого человечка. Талиф был ярко-полосатым, а между широкими полосами на белом фоне были рассыпаны желтые не то пятна, не то звезды. И словно специально талиф не имел пояса и был широко распахнут, чтобы все могли разглядеть нижнюю белую рубаху со странным воротом: его правая часть была выше и толще левой. Создавалось впечатление, что в эту правую часть зашит какой-то плотный и пухлый предмет.
Но особенно бросался в глаза пояс, которым была подпоясана нижняя рубаха. Он был трижды обвязан вокруг талии так, чтобы каждая полоса в три пальца толщиной ложилась не друг на друга, а тремя отдельными витками и чтобы на поясе непременно было два узла — один сзади, а другой спереди.
Из-за сплошной бороды при лунном обманчивом свете невозможно было определить возраст человека. Но голос его был молодым и каким-то скрипуче-возбужденным.
Напротив говорящего на нескольких плоских камнях, собранных вместе и уложенных в виде маленькой платформы, стоял полупрозрачный сосуд, а в нем горел огонек, питаемый двумя брусками и множеством мелких щепок. Судя по распространявшемуся вокруг запаху, топливо было ароматическим, похожим на сандаловое, к которому еще добавили и ладана, но такого, который почти совсем не давал дыма.