Сладкий привкус яда
Шрифт:
И вдруг хаотическое движение прекратилось и тотчас наступила тишина. Стоп-кадр застал меня в совершенно нелепом положении. Я стоял на голове, ушедшей в рыхлый снег по плечи, руки были разведены в стороны и придавлены хламом, одна нога крепко запуталась в какой-то петле, которая и поддерживала меня в вертикальном положении, а вторая была свободна, и я продолжал ею дергать.
– Черт вас подери, инспектор! – крикнул я, выковыривая снег из ушей. – Зачем вы прострелили маслопровод?
В салоне, сумеречном, наполовину засыпанном кашей
– Татьяна! – заорал я от боли, потирая ушибленное место. – Что ты притихла? Где прячешься?
– Мне отдавило мошонку! – сдавленным голосом простонал инспектор.
Только сейчас я заметил, что он стоит на четвереньках и трясет головой, как искупавшаяся в пруду собака.
Я смог подняться на ноги. Голова все еще гудела, словно была отлита из качественного чугуна, но тело слушалось. Отводя в сторону торчащие сверху обрывки проводов, я перешагнул через баррикаду из мокрого, как сырой гипс, снега и баулов и увидел сидящую под пустым проемом иллюминатора Татьяну. Она прижимала ладони к лицу и покачивалась, словно молилась.
Я присел перед ней и тронул ее за плечо.
– Все цело? Нос, уши, глаза?..
– Да отстань ты! – из-под ладоней ответила Татьяна. – Доигрался, чучело!
– Кто доигрался? – вспылил я. – У своего инвалида лучше спроси, зачем он подбил вертолет! Зенитчик с берегов Брахмапутры!
– Не надо было его дразнить!
– Дразнить! – проворчал я и ударил ногой по двери. – Что я тебе, тореадор, чтобы дразнить этого психопата?.. Перевяжи его, – добавил я, выпрыгивая наружу. – Вертолет ему на мошонку упал.
Помятый, с разбитой вдребезги пилотской кабиной, вертолет чудом держался на крутом заснеженном склоне, упираясь на большой сугроб. Утопая в снегу по колени, я обошел фюзеляж, едва ли не с мистическим ужасом осознавая редкость и масштабность своего везения. Тяжелый редуктор проломил крышу, но не упал бомбой внутрь салона только потому, что зацепился обломками лопастей за края дыры. Я хотел перекреститься, но вместо этого зачерпнул в ладонь снега и прижал его ко лбу.
– Эй, пилот экстра-класса! – позвал я, подходя к разбитой кабине, похожей на изуродованную вандалами телефонную будку. – Ты живой или притворяешься?
Чем ближе я подходил, тем меньше мне хотелось заглядывать в кабину через битый плексиглас. За свою альпинистскую практику я вдоволь насмотрелся на трупы. Но среди ледников, словно в гигантском холодильнике, они не были страшны. В разбитой пилотской кабине, по моему мнению, меня ожидало нечто из фильма ужасов, нехорошая мясо-котлетная субстанция, и я не был настойчив в своем продвижении к кабине. Пилот не отзывался. Скалы с острыми гранями, обступившие место катастрофы, аккумулировали вокруг
– Пилот! – совсем тихо произнес я и бережно взглянул на кресло.
Воображение, как часто со мной бывало, немыслимо превосходило реальность. Ни живого, ни мертвого пилота в кабине не было. На пустом кресле блестели осколки пластика. Маленькая дверь была вырвана вместе с петлями и держалась на пружинах.
– Ушел, не попрощавшись, – высказал я свою обиду, просунув голову между острыми краями битого окна. – Теперь мне понятно, почему вертолет падал так быстро.
– У него сломано бедро, – услышал я голос Татьяны.
– Интересно, – вслух подумал я, – если он спутал мошонку с бедром, не означает ли это, что свою задницу он ошибочно принимает за…
– Может, ты заткнешься? – попросила девушка. – Иди сюда, надо шину наложить.
Мы вытащили инспектора на снег. Точнее, тащил только я, а Татьяна поддерживала его правую ногу. Но все равно он скрипел зубами и орал во всю глотку. Я, конечно, не изверг, и прекрасно понимал, что несчастному приходится не сладко, и все же пытался обратиться к его совести и стыду – нельзя же так вести себя мужчине перед девушкой и перед снежными карнизами, готовыми от малейшего шума сорваться на нас лавинами.
Татьяна без моей помощи принялась прилаживать к ноге инспектора обломок дюралевой рейки. Я топтался вокруг и смотрел по сторонам. Вопли инспектора разлетались во все стороны ущелья и эхом возвращались обратно.
– Ну? – нервно крикнула мне Татьяна, туго стягивая концы бинта. – Что ты хочешь сказать?
Если бы я сказал ей все, о чем в этот момент думал, – она бы застрелилась из своего «макарова».
– Я знаю, что у тебя на уме, – не дождалась она от меня откровения.
– Тогда прими соболезнования, если ты такая догадливая, – ответил я.
– Его придется тащить на себе, – высказала она оригинальную мысль.
– А я думал, что ты мне предложишь отремонтировать вертолет.
– Где мы находимся? Хотя бы приблизительно.
– В Гималаях. Полагаю, что нас окружают горы.
– Не остроумно!
– Мое остроумие, милая, исчерпалось на базе и там, на небесах. А здесь вообще нет желания ни говорить с тобой, ни слушать твоего ворошиловского стрелка… Эй, господин инспектор! Это вам не Ла Скала, убавьте, пожалуйста, громкость!
– Ему надо сделать укол промедола!
– Надо – делай! Что ты смотришь на меня, как невеста на часы перед брачной ночью?
С ее энергией горы вверх дном переворачивать, подумал я после того, как Татьяна засветила мне в лоб снежком. Я повернулся к инспектору спиной, присел и завел его руки себе на плечи. Он был тяжелым, почти неподъемным, как рюкзак на высоте выше восьми тысяч метров, только инспектора нельзя было, как рюкзак, скинуть в пропасть.
– И куда мы пойдем? – спросила Татьяна.