Сладкий развратный мальчик (др. перевод)

Лорен Кристина

Но я не могу сделать это, но представляю себе, как вижу его пульс на горле, как пробую теплую кожу на шее языком. Его сонные руки бы запутались в моих волосах, пока я стягивала бы с него боксеры. Я даже знаю, что увидела бы отчаянное облегчение в его глазах, если бы разбудила его прямо сейчас - не для прощания, а для того, чтобы последний раз заняться любовью. Сказать ему, что прощаю. Без сомнения, примирительный секс с Анселем был бы настолько хорош, что я бы забыла, пока он касался меня, что между нами расстояние.

И теперь, когда я здесь, пытаюсь тихонько уйти от него, не разбудив,

это полностью показывает то, что я не могу прикоснуться к нему снова, прежде чем покину его. Проглатываю большой и тугой комок в горле, рыдание вырывается из меня резким выдохом, словно пар под давлением из чайника. Боль такая, будто меня ударили кулаком в живот, наказывая меня снова и снова, пока я не желаю ударить ее в ответ.

Я - дура.

Черт. Но и он тоже.

Время оттикивает длинные и такие болезненные секунды. Мне требуются все усилия, чтобы оторвать глаза от того места, где он лежит, к ручке с листочком в моей руке.

Что, черт возьми, я должна написать здесь? Скорее всего, это не прощание. Если я и знаю что-то о нем - и да, я в этом уверенна, неважно насколько мала была та капля знаний, которую он мне вчера дал - то, это то, что он не перестанет звонить и писать. Мы увидимся снова. Но я ухожу, пока он спит, и, учитывая его работу, я, возможно, увижу его только через месяцы. Это не самый подходящий момент для записки скоро-увидимся.

Поэтому пишу самую простую и честную записку, даже если мое сердце, кажется, скручивается в узел в моей груди.

Это не конец. Просто сейчас не время.

Со всей своей симпатией к тебе,

Миа.

Мне действительно нужно разобраться в своем беспорядке, прежде чем я обвиню его за то, что засунул проблемы во всем известную коробку и затолкал ее под всем известную кровать.

Но, блять, хотела бы я, что бы это было сейчас и навсегда.

Глава 20

На улице все еще темно, когда я ступаю на тротуар, и за мной закрывается подъездная дверь. Такси уже ожидает меня, фары погашены. Машина работает в холостую, припаркованная на обочине. Фонарь, возвышающийся над ней, окутывает ее своим желтым светом. Водитель смотрит на меня поверх журнала, выражение угрюмое, лицо все в морщинах от, кажется, постоянного отвращения на нем.

Внезапно осознаю, как выгляжу в данный момент - на голове воронье гнездо, под глазами растекся вчерашний макияж, темные джинсы, темный свитер - словно какой-то преступник, крадущийся в тени. Фраза "скрыться с места преступления" вериться в моей голове, и я в каком-то роде ненавижу то, как точно она ощущается.

Он выходит из машины и встречает меня позади нее, уже открывая багажник и отстраняя от сморщенного рта тлеющую сигарету.

– Американка?
– спрашивает он, его акцент такой же сильный, как и клубы дыма, которые он выпускает с каждым слогом.

Раздражение давит на мои нервы, но я лишь киваю, не потрудившись спросить, как он узнал, или зачем спросил, потом,

что уже знаю ответ: я выгляжу банально. Либо он не замечает моего молчания, либо ему наплевать, так как он берет мой чемодан, без труда поднимает и заталкивает в багажник.

Это - та же самая сумка, с которой я прилетела, та же самая, которую я спрятала после нескольких дней, потому что она выглядела слишком новой и неуместной посреди теплой и уютной квартиры Анселя. По крайней мере, это то, что я твердила себе тогда, засовывая ее подальше, в рядом стоящий шкаф, с его дверью в спальню, туда, где он не будет ежедневно напоминать о моем непостоянстве здесь, или о том, что моему месту в его жизни придет конец, как только лето закончится.

Открываю дверь со своей стороны, сажусь внутрь, закрываю ее так тихо, как только могу. Знаю, насколько хорошо звуки слышны из открытого окна, и я абсолютно не позволяю себе оборачиваться или представлять его, лежащего на кровати, проснувшегося в пустой квартире или услышавшего звук захлопывающейся двери такси на улице.

Водитель плюхается на сиденье впереди меня и встречается со мной взглядом в зеркале заднего обзора, смотря выжидающе.

– Аэропорт.
– Говорю ему, быстро отворачиваясь.

Не знаю, что чувствую, когда он переключает коробку передач и скользит по улице. Грусть? Да. Беспокойство, злость, панику, предательство, вину? Все из перечисленного. Совершила ли я ошибку? Было ли это одним гигантским плохим выбором после всего? В любом случае, я должна была уехать, повторяю себе. Просто это произошло немного с опережением графика. И даже если бы я не сделала этого, все равно было бы правильным дать друг другу какое-то пространство, перспективу, внести ясность... так ведь?

Мне почти смешно. Во мне бурлят все чувства, но ясность не одно из них.

Я так сильно разрываюсь между раздумьями: прошлая ночь не была большим делом и вчерашний вечер окончательно разорвал наше соглашение, между отъезд - правильный поступок, и обернитесь, ты совершаешь огромную ошибку! От этого я начинаю сомневаться в каждой мысли в своей голове. Тридцать часов полета, в одиночестве со своими мыслями, станут настоящей пыткой.

Такси едет слишком быстро по пустым улицам, и мой желудок переворачивается так же, как и в то первое утро в Париже, но в этот раз совсем по другой причине. Часть меня, которая с радостью сейчас вывернула бы мой желудок на изнанку, предпочитает это, бесконечной, давящей боли, которую я испытываю с прошлой ночи. По крайней мере, я знаю, тошнота пройдет, и я закрываю глаза, претворяюсь, будто мир не вращается, будто нет на самом деле кровоточащей и разодранной дыры в моей груди.

Город сливается в пятно из камня и бетона, промышленные силуэты усеивают горизонт, так же, как и здания, которые стоят здесь на протяжении сотен лет. Прижимаю лоб к стеклу, и пытаюсь блокировать в голове каждый момент, проведенный с Анселем в то утро. Каким милым и внимательным он был, и как я переживала, что разрушила все и все закончится, даже не успев начаться.