Сладкоречивый незнакомец
Шрифт:
— У меня есть работа.
— Послезавтра?
— Я не знаю. У меня полно материала для работы.
— Черт возьми, Элла, — он пошел к дверям, — ты можешь отложить это сейчас, но тебе придется иметь с этим дело позже.
— Я большой сторонник откладывания вещей. По большему счету, я даже откладываю откладывание.
Он послал мне пылкий взгляд и ушел, захватив с собой пустую коробку из-под детской кроватки.
Я неторопливо убралась на кухне, вытерла столешницы, сделала бутылочку для Люка. Я продолжала посматривать на телефон — было как
Обдумав ситуацию, я решила, что единственным поводом рассказать Дэйну о поцелуе было бы то, если бы это привело к чему-то серьезному. Если бы я увлеклась Джеком. А я не увлеклась. Поцелуй был совершенно бессмысленным. Поэтому, самый мудрый выбор — не говоря уже о самом легком — состоял в том, чтобы притвориться, что его никогда не было.
И отложить разговор об этом, пока все это не забудется.
На следующий день я позвонила своей сестре. Я была расстроена, но не особо удивлена, когда Тара не дала мне разрешения поговорить с ее лечащим врачом — доктором Джеслоу.
— Ты же знаешь, я не хочу делать что-то в ущерб тебе, — сказала я ей. — Я лишь хочу помочь.
— Я прекрасно справляюсь сама. Ты сможешь поговорить с моим доктором позже. Может быть. Но это не то, что мне нужно прямо сейчас.
Была какая-то оборонительная нотка в тоне Тары, и мне она казалась слишком знакомой. Я чувствовала, что жила с подобным ощущением где-то год после того, как начала терапию. Как только ты начинаешь понимать, что имеешь право на свою собственную личную жизнь, ты всеми силами стараешься защитить ее. Конечно, Тара не желала моего вмешательства. Но, с другой стороны, я должна была знать, что происходит.
— Не могла бы ты хоть немного рассказать мне о том, что ты делаешь?
Повисла напряженная тишина перед тем, как Тара произнесла.
— Я начала принимать антидепрессанты.
— Хорошо, — сказала я. — Ты можешь сказать об изменениях?
— Их нужно принимать в течение нескольких недель, но я думаю, что это уже помогает. И я много разговаривала с доктором Джеслоу. Она говорит, что то как нас воспитывали, нельзя назвать нормальным или здоровым способом воспитания. И когда твоя собственная мать сумасшедшая, которая тобой пренебрегает или конкурирует с тобой, то ты должна понять, что это делалось по отношению к тебе как ребенку, а затем, ты должна воздействовать на установку этого. Или…
— Или потом мы можем закончить тем, что повторим некоторые из ее ошибок, — сказала я мягко.
— Да. Таким образом, мы с доктором Джеслоу говорим о тех вещах, которые всегда беспокоили меня.
— Таких как…
— Похожих на то, как мама говорила, что я симпатичная, а ты умная… Это неправильно. Это заставляло меня думать, что я тупая, и что у меня нет ни одного шанса стать умнее. Я сделала много глупых ошибок
— Я знаю, милая.
— Возможно, я никогда не буду нейрохирургом, но я умнее, чем мама думает.
— Она не знает ни одну из нас, Тара.
— Я хочу встретиться с мамой лицом к лицу, хочу заставить ее понять, что она нам сделала. Но доктор Джеслоу говорит, что мама наверняка никогда не поймет этого. Я могу объяснять и объяснять, но она будет отрицать или просто скажет, что не помнит такого.
— Я согласна. Все мы, ты и я, можем поработать сами над своими проблемами.
— Я делаю это. Я узнаю многое, чего не знала раньше. Я становлюсь лучше.
— Хорошо. Потому что Люк соскучился по своей маме.
Тара отреагировала с недоверчивым рвением:
— Ты правда так думаешь? Он был со мной так мало, не знаю даже, помнит ли он меня.
— Ты носила его в течение девяти месяцев, Тара. Он знает твой голос. Твое сердцебиение.
— Он спит ночью?
— Хотела бы я этого, — сказала я с сожалением. — В большинстве своем он просыпается раза по три за ночь. Я привыкаю к этому — я стала спать настолько чутко, что как только он хотя бы немного начинает шуметь, я уже просыпаюсь.
— Может быть, даже лучше, что он с тобой. Я никогда не умела просыпаться быстро.
Я хихикнула.
— Он поднимает шум в один миг. Поверь меня, он сделает так, что ты выскочишь из постели, как вафля из тостера. — Сделав паузу, я осторожно спросила. — Как думаешь, Марк захочет увидеть его хоть на немножко?
Резко теплая дружеская атмосфера испарилась. Голос Тары стал плоским и холодным.
— Марк не отец. Я же сказала тебе, нет никакого отца. Люк только мой.
— Я не куплюсь на то, что Люк найден в капусте, Тара. Я имею в виду, что кто-то участвовал. И кто бы это ни был, он задолжал тебе некоторую помощь, более того, он должен Люку.
— Это мое дело.
Было трудно удержаться от замечания, что с тех пор как забота о Люке легла на мои плечи и на мой банковский счет, это было и мое дело тоже.
— Есть много практических нюансов, о которых мы не начали говорить, Тара. Если отец Люка помогает тебе, если он делает определенные обещания… Что ж, эти обещания должны быть зафиксированы юридически. И однажды Люк захочет узнать…
— Не сейчас Элла. Я опаздываю на занятия.
— Но если ты только позволишь мне…
— Пока, — телефон замолчал в моей руке.
Сердясь и волнуясь, я подошла к груде счетов и каталогов на кухонном столе, и нашла листок, оставленный мне Джеком с номером общества "Вечной Истины».
Я задавалась вопросом, какова была моя роль во всем этом. Мне было ясно, что Тара еще не созрела для принятия решения о будущем. Она была уязвима и, вероятно, обманывалась, думая, что Марк Готтлер позаботится и о ней, и о ребенке, что он будет обеспечивать и ее, и малыша постоянно. Возможно, он преследовал ее и воспользовался преимуществом, думая, что не будет никаких последствий, ведь у нее фактически нет семьи. Но у нее есть я.