Сладостная горечь
Шрифт:
– Когда мы должны быть на шоу? – спросила она Майка, бросая голубое норковое боа на стул и вынимая сигарету.
В этот момент Майк двумя шагами пересек комнату, взял ее за руки и, глядя серьезно (таким она его еще никогда не видела), произнес:
– Ты меня сводишь с ума, Венеция… я больше не могу…
На миг она замерла, потом удивленно подняла на него глаза:
– Майк… о чем ты?
– Ты должна знать, что я страшно люблю тебя, – прошептал он.
По тому, как замерло сердце и начали дрожать колени она поняла, что совсем небезразлична к его страсти… наоборот.
– Не лучше
Потом у Венеции уже не было никакой возможности разбираться в своих эмоциях. Она очутилась в объятиях Майка, и он принялся жадно целовать ее, и она ответила ему тем же, обвив его шею руками. Их страстный обмен поцелуями продолжался долго и ненасытно. От Майка, искушенного любовника, не так-то легко было отделаться. Ничего подобного Венеция никогда прежде не испытывала. Джефри был любовником иного рода… более мягким… более заботливым. Даже в наивысшие моменты страсти он целиком не терял самообладания. Он считался с ее чувствами, стараясь… порой слишком стараясь не задеть их. В его объятиях она находила блаженство и удовлетворение. Его благородство и идеализм казались ей уместными и восхитительными. И только теперь, попав в руки Майка, она узнала, что может испытывать женщина.
Ее жизнь на пять долгих лет была лишена какой бы то ни было страсти, и она с ужасом обнаружила, как недостает ей волнения такого рода. Она пришла к выводу, что является более примитивной, чем себе представляла, и если этот яростный и требовательный напор и есть выражение любви Майка, то он ей нравится, и она готова откликнуться на него. Прижимаясь к нему, она ощущала, как все накопившее на душе выходит наружу, и от этого становится легче дышать. Сваливалась ноша тяжелой вдовьей доли и затворничества, в которое она загнала свое физическое «я». Кроме того, ей страшно льстило, что у нее, сорокапятилетней женщины, есть такой молодой мужчина, готовый обладать ею или умереть.
Венеция настояла на том, чтобы он отпустил ее. Она положила лед в миксер и приготовила коктейль, затем пригласила его сесть рядом на диван и выкурить сигарету.
Конечно, они не отправились на шоу, и Майк порвал билеты. Они не пошли также обедать, пока часы не пробили десять, увлеченные разговором, хотя Майк и предпринимал периодически попытки заняться любовью, но она всякий раз останавливала его, приговаривая:
– Я буду упрямой, дорогой. Мы должны сохранять благоразумие.
Его голубые глаза смеялись над ней.
– Почему?
– Не будь глупым, Майк. Мы не можем броситься в пучину, не будучи уверенными, что выберемся из нее.
Он осушил бокал и сказал:
– Я только хотел повести тебя в магистрат или в церковь… куда угодно… если ты согласна выйти за меня замуж.
Венеция, принявшаяся за второй коктейль, почувствовала, как учащенно забилось ее сердце, и тихо спросила:
– Майк, ты серьезно предлагаешь мне выйти за тебя замуж?
– А как ты думаешь? Я люблю тебя. Конечно же, я хочу жениться на тебе.
– Майк… ты уверен, что не сошел с ума?
– О, сошел… из-за тебя. Я прошу тебя стать моей женой, как только все будет улажено, дорогая.
Это было началом их двухчасового противоборства. Венеция приводила всевозможные
– Ради Бога, перестань напоминать, что тебе почти сорок пять, а мне всего лишь тридцать три. Я знаю. Мне в высшей степени наплевать на твои годы. По правде говоря, мне это нравится. Я ненавижу женщин, которые подкрашивают седые волосы и строят из себя цыпочек. В любом случае ты, поверь, не достигла того возраста, когда нужно притворяться, что ты моложе, чем есть на самом деле. Ты выглядишь ничуть не старше меня. Скорее я из-за моего пристрастия к лошадям разжирею, а ты будешь выглядеть на пятьдесят, когда мне стукнет столько, сколько тебе сейчас.
– А мне тогда будет за шестьдесят, – напомнила она ему с безжалостной честностью.
Майк решительно отклонил и этот довод. У них впереди двадцать лет, сказал он. С ее поджарой, как у борзой, фигурой она состарится не скоро. Кроме того, обладая врожденным спокойствием, она долго еще будет оставаться моложавой. Это те, у кого беспокойный характер, со временем превращаются в изможденных стариков, прибавил он. Те, кто беспробудно пьет, носится на лошади, не знает удержу в азартных играх. Венеция ведет нормальный здоровый образ жизни, пьет и курит в меру… не больше, чем женщины его круга! Почему она должна стареть?
– Но от этого не уйти, – настаивала она. – Что бы ты, дорогой, ни говорил, между нами всегда будут эти двенадцать лет… увы!
– Наплевать, – почти прокричал он. – Я люблю тебя. Отбрось все мои уговоры и скажи, что ты можешь в любой момент состариться… я все равно люблю тебя!
Его слова тронули ее до слез. Она взглянула на него и подумала, что он-то уж не скоро состарится. С его жилистым тонким телом, лицом ребенка и слегка вздернутым нахальным носом. Вылитый «Джек Баканан», так назвала его Барбара… Ну, что же, в этом что-то есть.
Их спор продолжался, то затихая, то вспыхивая с новой силой. Она привела ему целый ряд причин, почему с ее стороны даже смешно думать о том, чтобы выйти за него замуж. И дело не только в годах, лежащих между ними, но и во вкусах и привычках. Она книжный червь, сказала Венеция, и любит играть на пианино. Каникулы она привыкла проводить за границей и посещать живописные места… останавливаться в горных гостиницах… слушать музыку… посещать музеи. Он же – спортсмен и любит проводить свое время на открытом воздухе. Помимо охоты он играл в теннис и достиг почти уровня Уимблдона. Он больше похож на полного сил школьника, которому надо бегать и прыгать, чтобы дать выход энергии, бьющей через край. Размышляя над его поведением, она поймала себя на мысли, что по существу никогда не видела его спокойно сидящим или стоящим в течение нескольких минут даже в столь ответственный момент. Он то поднимался и включал радио, то смотрел в окно или на часы, как бы опасаясь, что время летит и ему надо заполнить каждое мгновение.