Слава для Бога
Шрифт:
Расстроились гости. Не такой прием ожидали, ну да что теперь поделаешь. Каждого беда коснуться может. Поняли все, прошли, да за стол сели, меду хмельного с хозяином отведали. Пошло сватовство. Но тут Межа подхватился.
— Ой простите старого, совсем запамятовал. Сейчас сосед придет, урон смотреть. Вы посидите чуток, я быстренько, одна нога там, а друга ужо тута. — И вон выскочил, а сам дочку за руку, и к первым сватам бегом, а те уже волнуются, что за шум во дворе? Успокоил их Межа, мол дрова привезли, и с ними еще чарку хмельную пригубил, как и положено, до дна. В голове зашумело, видано ли дело, с двух-то столов хмельное лакать. — Смотрите, — говорит, — покудова кровинку мою, а я дрова приму, выгружу. —
Несколько раз так сбегал, а мед-то штука коварная, не сразу наземь положит, но непременно так и сделает, ежели меры не знать. Ноженьки заплелись у Межи, да упал он во время очередной перебежки, и уснул, аки младенец, лежит да посапывает.
Дочка как раз первым сватам показывалась. Вторые ждали — пождали, да терпелка закончилась. Пошли выяснять, куда хозяин подевался. В горницу входят, а там их невесту, кою сватать пришли, какие-то мужики осматривают, едва не ощупывают. Вскипела кровушка праведным гневом, да еще и на хмельную голову, вот разбираться и не стали, сразу в драку кинулись.
От горницы одни щепы остались. Дочке нечаянно в глаз заехали, синяк знатный оставили. Потом, конечно, разобрались, что да как. Руки пожали, по чарке примирительной, из того, что неразбито осталось, выпили, да ушли восвояси, плюнув на сватовство непотребное.
Проснулся Межа уже утром. Во рту огурец малосольный, рядом крынка с квасом, да дочка с синяком, и в слезах, рыдает белугой.
Такие вот дела... Ославился на всю округу хитрюга-мельник. Мимо него да дочки, с тех пор, без шуток более никто ужо не проходил. Злые у людей языки. Так и осталась девка одна. Никто более на приданное богатое не позарился.
— Брехло. — Повернулся обиженный Филька, было видно, что он внимательно слушал, и едва сдерживал себя, чтобы не вмешаться. — Это же я тебе рассказывал эту сказку, и не так все было.
— А я ее Храбу рассказал. — Передразнил друга высунутым языком Светозар. — Моя сказка, как хочу, так и баю, не лезь. — Он резко развернулся к парню. — А вот еще одна. Слушай...
Глава 22 Сбор трав
Степь — это бескрайнее море бушующей в порывах ветра, перекатывающейся волнами теплого океана травы, убегающей за тонкий горизонт вечности. В нос бьет пьянящий, горьковатый запах полыни, а в начале лета, еще и перемешанный с ароматом благоухания цветов воздух, на столько густой, что его кажется можно пить.
Нескончаемый стрекот кузнечиков, жужжание шмелей и трудолюбивых пчел, висит в воздухе какофонией жизни, и небо... Наваливающееся своей бесконечной глубиной, останавливающее восторгом сердце, заставляющее трепетать душу, удивительной красоты небо.
В степь можно без ума влюбится, или возненавидеть всей душой, но только одно невозможно, это остаться безучастным.
— Приехали. — Филька ловко соскочил с головы коня на переднюю луку седла, заставив Храба вздрогнуть от неожиданности, а оттуда спрыгнул на землю. — Не люблю степь, словно на накрытом к трапезе столом стоишь, в качестве основного блюда. — Он настороженно огляделся. — И духи тут какие-то все злобные, один только ырка чего стоит. Пакостник, и кровосос, от упыря только тем и отличается, что не так быстр в движениях, и с человеком обликом схож еще, не отличишь издали, и если бы не горб да руки ниже колен, так костру, как усталого путника приветишь.
Днем оно еще ничего, если только полуденницу встретим, но она девка пугливая, ей одинокого путника подавай, а нас трое, а вот ночью ырка непременно заявится, тем более мы с собой такой кусок мяса привезли. — Он угрюмо посмотрел на Храба. — Тебя недотепа касается. Про мясо — это про тебя. Ты посторожись, в глаза той
— Раскомандовался. — Буркнул Светозар. — Властью наделили на крошку, а возомнил себя поварёшкой. Смотри не лопни, индюк надутый.
— Ладно вам собачится. — Спрыгнул с лошади Храб. — Место тут действительно хорошее, на взгорке, всю округу видать, и ручей рядом. Сейчас коня стреножу и все сделаю. Отдохнем перед ночью бессонной.
Тьма навалилась как-то сразу, вот только что светло было, и вдруг солнышко за горизонт нырнуло, и тут же небо звездами осыпалось, как бриллиантами черное покрывало. Ночь безлунная — тьма кромешная. Тлеющий костерок едва пятно крохотное, вокруг путников освещает, а дальше не видно ни зги, аж дрожь пробирает, так и кажется, что сейчас выпрыгнет нечисть какая и скажет: «А вот и я! Не ждали? Встречайте!».
Храб подкинул хвороста в костер, от чего тот недовольно плюнул в небо искрами, и дымом.
— Не жги зазря. — Филька встал, и приложил ладонь ко лбу, как моряк, всматривающийся вдаль океана. — Все одно светлее не станет. Пойду я пожалуй, времечко подошло. Поищу жар-цвет. Тут он где-то недалече, ну а вы постерегитесь, пока меня не будет, помните, что про ырку говорил, то не шутка была. Поганенькая это тварюга, хитрая, наглая и злобная. Особливо тебя увалень касается. — Он посмотрел на Храба. — По твою душеньку, ежели что заявится, Светозар ей не интересен, в нем кровушки на один кусь, да и та не вкусная и зеленая. В глаза главное не смотри, а то нам придется пешком далее шлепать, а тебя тут и спалить не на чем, дров мало, и те сырые.
— Чего это пешком? — Как-то нерешительно оглянулся светлячок.
— Где ты дурень видел, чтобы человек без кровушки жил, да бегал, ежели только заложный (ходячий мертвец), да и тот только сорок дён, а там в другую какую тварь обернется, что еще хуже. Ладно, нечего лясы точить. Пошел я. — Буркнул и растворился в ночи
— Успокоил. — Передернул плечами Храб. — Еще беду накличет. Упыря какого, иль василиска, а может и еще мерзость какую.
— Не. Василиска вряд ли, то нежить редкая, выводится раз в сто лет, из яйца петухом снесенного, и жабой высиженного. — Дрогнул голосом Светозар, и затравленно оглянулся, словно увидел кого в темноте. — Петухи, они дюже нестись не любят.
— Хватит брехать. — Как-то неуверенно прошептал Храб. — Петух, он мужского роду, как он яйцо снесет?
— Это ты у василиска спросишь. — Огрызнулся Светозар. — Я подобного не знаю, я тебе ни бабка повитуха.
— Раз в сто лет, боги дозволяют петуху яйцо снести. — Раздался хриплый голос, и в круг, тускло освещенный костром, вошел невысокого роста горбатый лысый мужик, в затасканной серой хламиде. — Потом из ближайшего болота самая большая жаба прибегает, и то яйцо высиживает, непременно в навозе, ну а тот птенец, что вылупляется, в благодарность видимо, жабу ту первой, и съедает, ну а опосля ужо все то, что на глаза показывается. Жуткая зверюга. Морда петуха, тело змеи, а лапы лягушки. Все на что посмотрит, в камень обращается, и вечно голодный. Но боятся нечего. Сгинул недавно. Сам на себя в пруду, в отражение глянул, и окаменел. До следующего яйца еще лет тридцать ждать.