Слава, любовь и скандалы
Шрифт:
— Вот как!
— Ты же не думала, что я отпущу тебя с этими девушками?
— По-моему, это было вполне возможно.
— Мне надо о многом спросить тебя, Фов. Во-первых, ты возвращалась в Фелис?
— Нет.
— И ты так и не скажешь мне, почему?
— Нет, — резко ответила Фов. — Как поживают твои родители?
— Процветают. Отец ушел на пенсию и живет в Вильнев, так что он просто в восторге от того, что я решил жить в Авиньоне. А как твоя бабушка? Ее брак оказался удачным?
— Они с Дарси купили дом за городом, и теперь Магали счастлива, что может делать то, чем никогда в жизни не занималась. Она бывает в агентстве не больше
Они шли по узкой, заполненной людьми улице Маргутта к Испанской лестнице, проходили мимо художественных галерей, не замечая их, но вдруг Эрик потянул Фов за руку и втащил ее в старое обшарпанное парадное. Миновав его, они оказались в просторном дворе. В другом его конце вниз уходил холм Пинчио, покрытый зеленью, устремляясь к самому сердцу Рима.
— Здесь ты наверняка не бывала, — Эрик посмотрел на Фов, как бы ожидая, что она скажет.
А Фов снова видела перед собой молодого человека из танцевального зала в Юзесе. На лице Эрика появилось прежнее выражение, когда-то внушившее ей доверие с первого взгляда. Разделившие их годы неожиданно исчезли, как будто их никогда не было. Она заглянула Эрику в глаза.
— Почему ты не ответил на мое последнее письмо? — спросила Фов, наконец сумевшая задать вопрос, вертевшийся у нее на языке.
— Но я ответил! Это ты перестала мне писать.
— Этого просто не может быть.
— Я уверен, что последним написал тебе, — настаивал Эрик.
— Нет, последней была я.
— Мы не можем оба быть правы!
— Но и ошибаться мы не можем! — Фов тоже стояла на своем.
— Может быть, мы оба правы и оба ошибаемся. Как тебе такой вариант? — предложил Эрик.
— Я думала, что мои письма глупые, что ты изменился и тебе неинтересно читать то, о чем я пишу.
— А мне казалось, что мои письма слишком скучные по сравнению с твоей жизнью. Я мог рассказать тебе только об университете и о службе в армии. Я так дорожил твоими письмами… Я сохранил их все. Они у меня дома в ящике письменного стола.
— Я решила, что ты влюбился… и просто не хочешь написать мне об этом, — еле слышно прошептала Фов.
— Я представлял себе, что за тобой в Нью-Йорке толпами ходят поклонники.
— Так и было. Они и до сих пор ходят. Во всяком случае, половина из них. Я отбиваюсь от них палкой.
— И, может быть, ты кого-нибудь по-настоящему полюбила.
— Это не так.
— Даже чуть-чуть?
— В любви я не признаю никаких чуть-чуть. Но ты… Ведь прошло почти шесть лет!
— Я испытал все известные средства от неразделенной любви и разбитого сердца: тяжелую работу, выпивку, других женщин. Но ничего не помогло.
— Чье сердце было разбито? — Глаза Фов стали цвета тумана, поднимающегося над рекой в конце теплого весеннего дня.
— Мое. Я никогда не переставал любить тебя, но ты ко мне так и не вернулась.
— О, дорогой мой, — Фов прижалась к Эрику, и мир закружился вокруг нее. — Где твоя гостиница?
— В пяти минутах, если…
— Но везде пробки, нигде не проехать.
— Если идти пешком. В трех минутах, если мы побежим.
Кровать была большой, уютно проваливающейся в центре и поднимающейся вокруг них мягкими облаками. Фов подумала, что она похожа на теплый сугроб. Они с Эриком лежали, так тесно прижавшись друг к другу, что она не чувствовала, где кончается ее тело и начинается
— Я не сплю, — сказал Эрик. — Я просто закрыл на минуту глаза.
— Наконец-то я оказалась там, где мне хотелось быть, — подумала Фов и поняла, что произнесла эти слова вслух.
— В Риме? — пробормотал Эрик, уткнувшись ей в шею.
— В этой постели. Весь мир заключен в ней. Я не хочу отсюда вылезать.
— Любовь моя, тебе незачем это делать. Я оставляю тебя здесь. Я принесу тебе вкуснейшие блюда и великолепные напитки, а затем поменяю простыни, хотя, на мой вкус, они так упоительно пахнут нами обоими, что мне совершенно не хочется этого делать… Я никуда тебя не отпущу. Мне следовало насильно жениться на тебе, когда тебе было шестнадцать.
— Ты мечтатель… — вздохнула Фов.
— Это суровая правда. Я бы так и сделал, если бы мог заглянуть в будущее. — Эрик улегся на бок, подпер голову локтем и серьезно посмотрел на Фов. — Ты даже не можешь представить, сколько раз я заново переживал ту сцену на вокзале. Вместо того, чтобы везти тебя туда, мне следовало ехать прямиком в дом моих родителей и заботиться о тебе, пока бы ты не вышла из того ужасного состояния, в котором ты находилась. А потом мы могли бы пожениться, и эти годы не прошли бы напрасно. Но я был слишком молод и не знал, что делать, и как малолетний, бездумный идиот я тебя отпустил. Я так и не смог себя простить.
— Но, Эрик! — Фов со смехом села в постели. Шелковистые пряди волос до половины скрывали ее нежные розовые соски. — Мы оба были детьми, а дети не женятся. Ты ведь это понимаешь, правда? — Эрик не ответил. — И я не могла выйти за тебя в шестнадцать лет. Я бы так и не узнала, что значит самой вести дела, зарабатывать деньги. Невеста-дитя… Эта роль вряд ли пришлась бы мне по вкусу. Ты ведь просто пошутил, да?
Эрик коснулся пальцем высоких скул, очертил нежный овал лица, который он не смог забыть за все эти годы. В комнате повисла тишина, наполненная ожиданием. Так бывает в консерватории, когда закончена лишь часть произведения и просвещенная публика боится, что менее искушенные слушатели примут это за окончание произведения и зааплодируют не вовремя.
— Конечно, я пошутил, — наконец ответил ей Эрик. — Среди ночи солдатам в голову приходят самые экзотические фантазии. И это была не самая сумасшедшая из моих грез. Даже тогда у нас обоих было слишком много здравого смысла.
— Иногда мне хочется, чтобы его у меня было поменьше. Я так устаю от собственной приземленности. Тебе попадались книги, где написано, что мы должны проживать каждый день так, словно он последний? Мне их авторы кажутся садистами, проповедующими всеобщую неудовлетворенность.