Слава не меркнет
Шрифт:
Их торжественно встречали. Все уже знали имена новых Героев Советского Союза. Знали и то, что там, на Халхин-Голе, Сергей Грицевец и Григорий Кравченко первыми удостоились этого звания вторично.
На аэродроме гремел оркестр. Из самолетов показались летчики. Они вышли и остановились возле трапа, видимо ожидая еще кого-то. Наконец из кабины самолета показалось радостное лицо Смушкевича. Он
спустился вниз, чуть прихрамывая, опираясь на палку, и сразу же попал в объятия жены
Отдыхать не пришлось. Шел сентябрь 1939 года. Лицо фашизма уже не могли прикрыть никакие маски
лицемерных заявлений и обязательств. Хищник притаился в ожидании удобного момента для нападения.
Не дать ему такого момента, быть все время наготове — это было самым главным.
11 сентября 1939 года Смушкевич был назначен начальником ВВС страны.
А еще через шесть дней в газетах был напечатан его портрет и Указ Президиума Верховного Совета
СССР. Я. В. Смушкевич стал четвертым человеком в нашей стране, дважды удостоенным звания Героя
Советского Союза.
На новом посту командующего ему сразу же пришлось столкнуться с рядом трудностей. Назревал, а
потом и разразился советско-финский конфликт. Яков Владимирович вылетел на фронт и, как всегда, отправился в поездку по частям. Ему надо было выяснить, как приспособлено жилье летчиков, их
питание и обмундирование к необычно суровым условиям зимы 1940 года, в которых проходили боевые
действия.
Лишь поздно вечером он возвращался в свой вагон, стоявший на путях близ Петрозаводска. Это
требовало от него неимоверных усилий. Катастрофа все еще напоминала о себе. Быть может, никто бы и
не узнал об этом, если бы однажды ночью у него не начался сильнейший приступ.
Его срочно увезли в Ленинград. Но по дороге он пришел в себя и сказал, что чувствует себя хорошо и
никаких болей у него нет. Однако на сей раз обмануть врачей не удалось.
Консилиум предложил сделать рентгеновский снимок. Когда он был готов, то даже привычные ко всему
военные хирурги ужаснулись. [104]
— Как он ходит? — удивлялся один из них, седой, с маленькой клинышком бородкой старичок. — И еще
улыбается! Непостижимо!
Никакие уговоры на Смушкевича не действовали.
— Не напоминайте мне о моих болях, — неизменно отвечал он. — Это меня отвлекает от работы, а она
мое самое лучшее лечение.
Лишь когда о состоянии командующего ВВС доложили правительству и ему было приказано
возвратиться в Москву, он уехал с фронта.
Однажды он встретил у подъезда штаба летчика, чье лицо показалось ему знакомым. Ну конечно же он
не ошибся. Это был некогда самый молодой летчик его бригады Николай Худяков.
—
Каким ветром?
— К вам я...
— Пойдемте.
— Ну, рассказывайте, что у вас нового? — обратился он к Худякову, когда они вошли в кабинет. В углу
его по-прежнему стояла кровать. Смушкевич, опираясь на палку, прошел к столу.
— Вижу, настроение что-то у вас невеселое.
— Да радоваться нечего...
— Это почему? — поинтересовался Смушкевич.
— Да ведь я уже не летчик, — с горечью произнес Худяков.
— Как так? — Смушкевич удивленно вскинул брови. — Ну-ка, ну-ка... В чем дело?
— Из Витебска меня направили в Луганск. Инструктором в летную школу. Должен был учить молодых.
— По лицу Худякова пробежала кривая усмешка. — Учить... Только что это за учеба, [105] когда мне
каждый раз говорят: «Что вы там возитесь?» — Худяков помолчал. — Разрешите закурить, товарищ
командующий, — он вынул пачку «Пушки».
— Курите, курите.
Пока Худяков рассказывал, Смушкевич делал какие-то пометки в блокноте. И по ходу рассказа лицо его
делалось все озабоченней...
— Продолжайте, — сказал он, когда Худяков, чтобы умерить волнение, несколько раз затянулся
папиросой. — Я слушаю вас...
— Ну, не стал я обращать внимания на все эти разговоры и делаю свое. Ведь приказ наркома есть: учить
так, чтобы не приходилось потом в частях доучивать.
Начались у меня на этой почве столкновения с начальством. Я предлагаю изменить программу — ни в
какую. А по ней на полет строем всего три-четыре занятия отводятся. Чему же за это время научить
можно? И после этого мне говорят: «Кто плохо летает — отчисляй». А я чувствую, будет летать. Будет...
В общем, не удержался я... Сказал все, что думаю о такой «учебе»... Мне это и припомнили. Когда
заболел, на меня написали новую аттестацию. Указали, что я не годен к скоростным и высотным
полетам... Ну вот, — закончил свой рассказ Худяков. — Теперь я не летчик...
— Все это проверим, — сказал Смушкевич. — Что вы хотите?
— На фронт... Летать.
— А какой у вас перерыв в слепых и ночных полетах?
— Год.
— На фронт вас пускать нельзя. Вначале потренироваться надо. — И, заметив разочарование на [106]
лице Худякова, добавил: — Не огорчайтесь. Впереди еще более тяжелая война. Опытные кадры нам будут
нужны. Готовьтесь...
Девятнадцать сбитых самолетов — таков боевой счет Героя Советского Союза Николая Васильевича