Славичи
Шрифт:
что не уставали от боя их руки, не подгибались от усталости ноги – сама земля отдавала
им свою силу от того и назывался тот бой рукопашным – сила в руки от родных земель-
пашен переходила. Не возможно было такого воина одолеть в одиночку – потому и шли
вороги на их исконные земли тьмой немерянной. Подавляли славян не единоличной
силой, а числом.
А музыка все не умолкала, объединившись в одну мощную волну, она топила в себе
все чувства, кроме неустрашимой
этой поры таились и боль расставания с родными могилами, и отчаянная отвага долгого
пути, и надежда, и вера в лучшую жизнь на новом месте, теперь выплескивала все это в
разудалом бое-игрище. И где-то в глубине задохнувшихся сердец давно зрел и искал
выхода отзыв, который не мог дольше оставаться в душах этих людей. И музыка широко
распахнула их души, бой дал способ снять невероятное напряжение.
18
И мужи, подчиняясь музыкальному ритму, который сначала ждал их отклика, потом
требовал, все сильнее, все напористей и нетерпеливей накатывая неудержимой
волной, ответили разудалым всплеском своих сердец.
В последний черед вышли на поле старчины, котором было уже под век3. Вышли
степенно, не торопясь, как молодые парубки-петушки, не хорохорясь, как их отцы и
старшие братья. Стали плечом к плечу со своими потомками и взмахнули руками –
словно косой прошлись. Древняя магия крылась в том движении: не прикасаясь, почти
лениво, раскидывали они соперников. Такого умения только опытные, настоящие вои-
витязи и могли достичь.
А что же женщины?
Не остались и они равнодушными: ведь с древнейших времен иные из жен
сопровождали мужей на поле брани. Помогали мужам своей неведомой женской
магией.
И сейчас глубоко дышали матери, жены, сестры, следя за боем. Сжимались их
пальцы на воротах сорочек. Глаза смотрели на бьющихся, но словно видели они не то
что происходило сейчас перед ними, а зрилось им сквозь тьму времен и вставали перед
ними предки, в боях погибшие, слышались отголоски былых сражений. И лилась,
лилась их премудрость древняя, женская сила отчаянной любовью и верой
поддерживающая и охраняющая ненаглядных.
В том и был секрет родовой силы и непобедимости: не было в ней чужих и лишних,
все были своими – родными и близкими. И действо это не было только делом воинов,
но являлось сакральным выражением всего родового единения, его воли и правды
РОДа (сородичей), РОДа Небесного(предков) и РОДа – Всевышнего Бога.
Но вдруг остановилась, замерла музыка. И тут же, подчиняясь ей, распалось и
воинство. Натужно вздыхая, оглядывались недавние противники в поисках виновника,
неуберегшегося
остатки наваждения. Послышались смешки, улыбки озарили суровые лица. Крепко
жали мужчины друг другу руки в знак мира и согласия, потому как нечего им было
делить, не бывало в роду неразрешенных свар и затаенных обид.
Но женщины еще не пришли в себя. Поднялась со своего места большуха, раскинула
широко руки-крылья и поплыла на круг, словно лебедушка.
Высокая, дородная, могучая, подстать мужу. Она могла одним движением бровей
осадить не в меру разгулявшихся паробков, да и мужатым спуску не давала. Но сейчас в
3 Век в древности обозначал сто лет.
19
ней вдруг проступила и девичья грациозность, и легкая невесомая поступь, словно и не
было за ее плечами долгих лет и тяжкого труда. Невероятная внутренняя красота вдруг
озарила ее лицо, сделав неописуемо красивой – женщиной-богиней, берегиней,
хранительницей очага, озаряющей мир светом духовности, доброты и любви, высшим
одухотворенным началом самой жизни.
Выйдя в круг, она вдруг заголосила, застонала, высоким грудным голосом, словно
раненая важенка, а в глазах плескалась, раздавалась вширь и ввысь мука смертная,
тоска беспредельная:
– Вы сыграйте разливного, для сердечка ретивого!
Музыканты молчали, давая большухе выкричаться в долгой, тягучей как кручинушка
запевке. Но когда она замолчала, грохнули во всю мощь, стремительный и жаркий
проигрыш, словно отвечая на ее сердечную боль. А большуха запрокинув голову, как
будто слова певчего страдания теснясь и толкаясь, рвались из глубин ее охрипшей от
боли души, пропела следующие строки:
– Прощай, лес, прощай орешник, прощай птица-пересмешник! Занесла меня Недоля
на чужое страдать поле!
И снова музыка поглотила, растворила в себе женское горе и печаль,
выплеснувшуюся протяжным криком-плачем.
И неслась, разливалась широким половодьем та песня-страдание вперемежку с
лихой музыкой над лесом и рекой, над неведомой, необжитой еще сторонушкой.
Глава 3
Ставр сидел под навесом и сосредоточенно точил лезвие топора.
– Пань, а Пань, – позвал он жену, – собери-ка мне к утру чего-нето в котомку. В бор
схожу, погляжу на лес.
– Чегой-то в такую пору отправиться решил? – спросила удивленно большуха,
выглянув из-за печи, сложенной тут же под навесом. – Не время еще строевой-то лес
метить, туда и опосля сходить успеется. И другой работы вон, почитай, делать не