Славные ребята
Шрифт:
— Ну, а в Париже?
— В Париже тоже Ален.
— Тогда зачем же ты говоришь Пьер?
— По-моему, это мое право. Я делаю, что хочу. Насколько мне известно, я вам ничем не обязан… разве вот только сандвичи.
— Ладно, ладно, не заводись, просто мне хотелось понять.
— Понять, понять. Только одно и твердите. Будто самое главное понимать. Будто можно понимать. Я сам не знаю, почему сказал «Пьер». Сказал потому, что я свободен, потому что говорю, что хочу говорить.
И устало добавил: — Но какое все это имеет значение — имена, слова.
— Возможно,
— Вы-то вот знаете разницу между ложью и правдой?
— Конечно, и очень точно знаю.
— Выходит, вам повезло! Я никогда не знал, да и в нашей семье тоже никто не знал.
Он зашел дальше, чем хотел, фраза сама сорвалась с его губ. Помолчав немного, он добавил:
— Не знаю, почему я так сказал, у меня семьи нет…
— А ты же говорил, что у вас отель?
— Ах, верно, я вам так сказал… И все равно семьи у меня нет. Ни здесь, ни там. С этим покончено. Отрезано, да, да… А я и забыл, что я вам об этом сказал.
Такой у него был печальный, такой усталый вид, что Марку захотелось его утешить, приласкать как ребенка, заставить его разговориться, пусть поделится своими горестями и печалями, а вдруг легче станет. Только вот этого и нельзя. Если бы мальчику вчера не пришли в голову грязные мысли — от которых Марк даже покраснел, возможно, впервые со дней своего отрочества, — он пригласил бы его к себе в номер, уговорил бы принять ванну… Но после того недоразумения, замаравшего их только что зародившиеся отношения, об этом и речи быть не может.
Бармен притащил блюдо сандвичей, и они исчезли в одну минуту. Ясно, мальчик ничего не ел со вчерашнего дня.
— Я хочу перед вами извиниться. Конечно, я не из-за еды пришел… — и вдруг умоляюще добавил: — Вы верите мне, да?
Сказал так, будто вся его жизнь зависела от ответа или молчания Марка.
— Ну конечно, верю. А по правде-то, почему ты пришел?
На лице мальчика снова застыла маска растерянности.
— Не знаю… Хоть бы я сам знал. Просто потянуло к вам что-то непонятное, потянуло ужасно. Как будто вы спасете мне жизнь. Но ведь мне ничего не грозит. Такая вся это глупость, со мной это впервые.
— Понимаю, отлично понимаю.
— Понимаете! Ничего вы понять не можете. Это очень сложно.
Неожиданно для Марка он уронил голову на стол, спрятав лицо в ладонях.
— До того сложно…
Марка охватил нелепый страх: а что, если мальчик сейчас начнет реветь? К счастью, кроме них двоих, в баре никого не было, в эти часы сюда не заглядывали посетители.
А мальчик продолжал:
— Надо бы вам все-таки объяснить… вы со мной так ласково говорили, я и забыл, что так вообще говорят. Наши парни тоже милые, но это совсем другое. Видите ли, я здесь уже шесть месяцев… — Он снова весь окаменел: — Впрочем, я не собираюсь рассказывать вам свою историю… Потому что истории-то никакой нет.
Молчать. Если Марк промолчит, мальчику легче будет разговориться. Главное, не понукать его, стушеваться, не перебивать.
И в самом деле, после долгой паузы Ален заговорил снова:
— Шесть месяцев, даже
Говорил он словно бы для себя самого.
— Все равно: шесть лет или шесть часов. Видите ли, здесь времени не существует. Оно обесценено. Если прибавить еще три месяца на путешествие, то вот уже девять месяцев, как я ушел из…
Фразе так и не суждено было быть оконченной. И вдруг, словно очнувшись, юноша добавил серьезным тоном:
— Вот почему я сюда приехал.
Интересно, какой предлог он изобретет?
— У меня есть один дружок, он живет здесь уже много лет. Хороший малый, хоть и другого поколения. Уже за тридцать. Таких здесь немного.
Марк догадался, что Ален хотел сказать «стариков».
— Он работает, и, как у нас принято, все идет в один котел. Он делает гравюры по дереву, по-моему, он просто гений. Если вам интересно, можно пойти посмотреть. Просто потрясно. Может, заинтересует вас или вашу газету… Конечно, вы не обязаны покупать. Просто он покажет вам свои штучки, ему это самому приятно. Но он берет дешево: доллар за гравюру, а ведь у него большие расходы, прекрасная бумага, они под номерами и все такое прочее. Даже меньше доллара берет, если купить сразу несколько.
— Да здравствует твой друг гравер.
— Он живет с одной девушкой. Они вдвоем живут, а это в Катманду редкость. Правда, бывает, иногда приютят какого-нибудь приезжего. Она славная девочка, датчанка. Она беременна, и оба радуются, что скоро их будет трое. Я за них ужасно беспокоюсь, а они хоть бы что. Я все время беспокоюсь, как-то они извернутся. Но в конце концов нас здесь небольшая группка, мы займемся младенцем. Ведь тут много чего нужно, разные штуковины, молоко… бесконечные стирки…
— Ален, сколько тебе лет?
Мальчик выпрямился, словно его оскорбили, пожал плечами и дерзко бросил:
— Восемнадцать… А вам-то что?
И подозрительно замолчал.
Марк, поняв, что дальнейшего разговора не получится, поднялся.
— Ну что ж, пойдем, поглядим твоего дружка. И он, и его гравюры меня заинтересовали.
Опять пришлось проходить мимо портье. Марк даже расстроился, поймав его презрительный взгляд. Когда они прошли, портье подчеркнуто громко кликнул грума и велел ему немедленно подмести пол, потому что после «этих людей» на циновке остались подозрительные, хотя еле заметные, следы пыли.
Грум бросился выполнять приказ, и через минуту все было приведено в порядок.
Глава пятая
«Можно ли утверждать, что все рухнуло в этот вечер? Именно в этот, а не в предыдущий? Если бы я не был внутренне готов слушать, я, разумеется, ничего бы и не услышал. И вообще мог быть где-нибудь совсем в другом месте. Значит, случай — подлинный властитель человеческих судеб? Но с такою же легкостью можно доказать, что случая не существует. Любой на моем месте не стал бы пересматривать все и вся. Его даже не коснулось бы сомнение, и завтрашний день был бы продолжением вчерашнего. Да и знаем ли мы сами, чем мы отмечены? Бросил в воду камень и поднял со дна муть».