Славянин
Шрифт:
Лиходеев привык доверять вещуну, не раз спасавшему жизнь. Не мог просто так взять и уснуть сегодняшней ночью. Выжидал, маялся как неприкаянный. Вот и видно, какие разные они с тем, прежним Лихим, старым умудренным опытом, битым волком, которому нечего терять в жизни. Пацан!
Отвлекся на мысли. Хорошо лошади тревожно заржав, привели в чувство. Прямо по дороге, проходившей по деревенской улице, ковыляя, двигалось чучело. По-другому не назовешь! При свете луны шедший экземпляр один в один, походил на огородное пугало. Верлиока, кому
–У-у-у!
Протяжный вой за околицей не походил на волчий, но заставил пот на спине холодным бисером прокатиться по коже, а рубаху прилипнуть к телу. Как ни ожидал чего-то тухлого от появления нечисти, но от напряжения чуть не сковырнулся с выбранного насеста, в последний момент, удержался за веревку.
–Да, чтоб тебя! – вырвалось в полный голос.
Верлиока услышал, навел резкость единственного глаза на парня.
–Чего уставился, лапоть? Видишь, живу я здесь! А ты своим видом мне гнездиться мешаешь.
Монстр не оправдал ожиданий, сломя голову не бросился к избе, стоял и глазел на Егора. Чего ему еще нужно? В гляделки поиграть? Лихой пролез в дыру на скате, скрылся на чердаке. Пусть знает, что он где-то рядом, пусть поищет приманку. Улегся на живот, на чердачных досках, рядом с присевшим на колено Смеяном, приник к пустоте люка, просунув в него руку с зажженным факелом. Языки огня осветили обстановку людского жилья. Ничего! Вот утырок! Где же ты есть? Запел с хрипотцой ломающегося голоса, от нетерпенья срываясь на фальцет:
– Где же ты, где
Звездочка алая?
Где же ты, где
Искорка малая?
Где же ты, где…
Внизу с грохотом открылась дверь. В свете факела проявилась морда лица. Ох, и страшён! Крючковатый, мясистый нос из под которого сельдями повисли усы, в потемках и не разберешь какого цвета, борода выделяет вареники губ. На Егора выпучился единственный глаз на огромной щетинистой голове, он с ненавистью сверлит своего врага. Между тем весь вид монстра пробил Лихого на «ха-ха». Одет как чмо, в какой-то старый макинтош, длиннорукий с сучковатой палкой. Ну не воспринимался мутант серьезно, хоть тресни!
Здравый смысл пересилил, и то, заметил как чучело одним мигом изготовилось к прыжку. Отскочив, выкрикнул:
–Бей!
Смеян не подкачал. Ростовчанин вогнал стрелу в глаз прыгнувшего вверх монстра. Дикий рык поверг округу в состояние паники. Подпрыгнувшая нечисть, ослепнув, промахнулась, от души припечаталась мордой о потолок, встряхнув который, подняла клубы застарелой пыли, а падая с треском провалилась через прогнившие доски, уложенные над вырытой ямой, как раз над чердачным люком.
–Кхэ-кхэ-кхэ! А-кхэ-кхэ!
Прокашлявшись, Лиходеев сунулся посмотреть. Хорошо, что сначала выставил факел. Яма вырытая в два человеческих роста, инвалида не удержала, выскочил, мало того, вслепую умудрился выбить из руки «осветительный прибор»,
–Бежи-им! – воплем позвал Смеян.
Оба вылезли на крышу, спотыкаясь, ухватившись за веревку, перебирая руками полезли по ней на соседнюю избу.
–Поджига-ай! – хрипел Смеян, понимая, что мальчишеский сип Лихого, воины могут и не услышать.
У самой избы, в ловушку которой поймали монстра, шла натуральная возня. Кто-то бегал, поджигал солому, которой заблаговременно обложили бревенчатое строение, кто-то мечом очерчивал круг и засыпал его дорогой по нынешним временам солью, сброшенной вскладчину в один общий кисет. Когда Лиходеев подбежал к месту расправы, дверь, снаружи закрытая на щеколду, содрогалась под мощными ударами изнутри. Два черниговца и ростовчанин, спинами подпирали ее. Уже немолодой Вторуша, ощущая на пояснице силищу верлиоки, в голос вычитывал заклинание. И как вычитывал! Егор опешил, заслышав слова наговора.
Вторуша даже не кричал, он ревел во всю глотку:
–Велесе гой есе, услышаси и подажди все. Ты же, сила нечистая, и мать твоя сука траханая в восемь дыр, в гроб, в душу, убожество безродное, курвище и угрёбище, отойди, сгинь, пропади, исчезни! Отсылаю тя верлиока на хрен, изгоняю в горы, в долы, где солнце не светит, где месяц не блеснёт, где собаки не лают, где никто не бывает. Силищей превозможу всё охрененной и самим же хреном железным, богами несённым, офигачу тя и расфигачу тя! А не пойдешь добром…
Б-бум! Дверь снова содрогнулась и стало понятно, еще удар изнутри и все… Вырвется поганин!
… – пойдешь босяком, дристать по сраным оврагам, давиться хренью по корягам, оторву тебе место причинное напополам! Сгинь, пропади и рассыпься, сучье отродье, размандя суконная-толоконная! Не бывать тебе здесь, ни в сём теле, ни в сём месте. Сгинь навсегда!.. Фиг с тобою, иди к сорока дубовым колодам. Пшел в гузно, на самую глубину, тьфу, тьфу, тьфу!..
Вторушу кубарем снесло за пределы почти завершенного обережного кольца, но концовку закляться он прохрепеть успел.
…– Всем гоям гой!
С последним словом, монстр прекратил ломиться, только утробно ревел за дверью и чем-то гремел. Вот и дверь подожгли, а круг замкнули как раз остатками соли, успев до этого выскочить наружу.
–Всё! – выдохнул Богдан.
Народ дышал как загнанные кони. Все отбежав, ощетинились клинками, прикрывшись щитами, с вожделением слушали рык в огне.
–Все живы? – спросил Милад.
–У нас все. – Ответил Хольми.
–Наши тоже все живы, – обозвался Лис.
Огонь пылал не переставая, треском и своими сполохами нарушая тишину ночи. На огонь можно смотреть часами, особенно любуясь ним, когда в нем сгорает твой враг. Рев оборвался и больше не возобновлялся. Воины не сразу заметили как посветлело небо на востоке, только самый юный из Миладовых воинов, Растан проронил: