Славянский меч(Роман)
Шрифт:
Чем дальше, тем больше убеждался Асбад в том, что основные силы славинов сосредоточены у Топера. Его томили жажда славы и желание овладеть Ириной. Надменный палатинец, одерживавший победы лишь на дворцовых поединках, привыкший к угодливо согнутым спинам, к безропотному повиновению, сейчас он был твердо уверен, что судьба сплетает для него лавровый венок. Поэтому он не щадил войско, несмотря на ропот в его рядах. Вечером к Асбаду пришли офицеры со смиренной просьбой дать хотя бы один день передышки, чтобы кони передохнули и набрались сил перед боем. Асбад выругал
В третий раз вставало солнце с тех пор, как они выступили в поход, вставало удивительно ясное и радостное. Снова пришли офицеры и предупредили Асбада, чтобы он пощадил солдат — их ворчанье не предвещает добра, оно подобно опасной зарнице, сверкающей за густыми облаками. Даже адъютанты просили передышки, ссылаясь на дурной признак: ни один из высланных вечером лазутчиков до сих пор не возвратился.
Но честолюбие Асбада не знало границ. Он оставался глух ко всяким просьбам.
— Трусы! Бунтовщики! Вперед без промедления!
Он вскочил в седло и первым помчался вперед. Облако пыли поднялось над дорогой, стук копыт, звон мечей и брань солдат наполнили окрестность.
Заранее опьяненный победой, Асбад намного опередил остальных, строя новые коварные планы мести. Никто не осмеливался приблизиться к нему, и даже офицеры следовали сзади на почтительном расстоянии.
Уже два часа войско находилось в пути. И вдруг Асбад заметил вдали всадника в сверкающих доспехах.
Тут же позади всадника зазвучали сигналы и тучей взметнулась пыль, в которой поблескивали шлемы.
Асбад побледнел, закусил губу и натянул поводья с такой силой, что его прекрасный арабский скакун встал на дыбы.
Зависть была первым чувством, возникшим в душе палатинца.
«Проклятый Рустик! Это топерский гарнизон! Он одолел варваров один, и теперь, дьявол, торопится получить награду!»
Но тут трубы заиграли сигнал к атаке.
Асбад задрожал. К нему спешили офицеры.
— Это славины! Исток!
— Вперед! На бой! Фалангой!
В отчаянии Асбад лихорадочно отдавал приказы, офицеры передавали их трубачам; ощерились копья, всадники, склонившись к лошадиным шеям, устремились на врага.
У Асбада потемнело в глазах; он выхватил свой легкий щегольской меч, но не успел еще как следует прийти в себя, как перед ним возник Исток.
— Узнаешь? — по-гречески крикнул юноша ему в лицо. — Бей, чтобы умереть, как подобает полководцу!
Грозное оружие Истока просвистело над головой Асбада. Он мог свалить его одним ударом, но не захотел. В ужасе бросился ромей на славина. Однако меч его, как игрушечный, легко отскочил от меча Истока.
— Пес! — крикнул Асбад, замахиваясь снова.
— Получай награду! — Исток нанес удар. Раскололся византийский шлем, рука Асбада выпустила меч и поводья, магистр эквитум упал со своего скакуна.
Все это произошло в одно мгновение, оба войска, словно окаменев, глядели на поединок полководцев. А когда Асбад покатился на землю, славины с боевым кличем бросились на византийцев. В лесу загудели трубы, по флангу вражеской конницы ударили палицы, копья и топоры.
Восторгу славинов не было границ.
— Вперед! На Константинополь! — вопили горячие головы. Другие, словно пораженные волшебством, падали на колени перед Истоком, называя его сыном Перуна. Славины палицами, как скотину, добивали раненых византийских солдат, бросая в общую кучу трепещущие тела. Между ранеными обнаружили полумертвого Асбада и поволокли его к Истоку.
— Пощады! — простонал византиец. Он поднял заплывшие кровью глаза и увидел перед собой человека, которого своими руками привязывал к яслям, выполняя приказ женщины, пославшей теперь на смерть его самого.
— О проклятая Феодора! — прохрипел он, скрипнув зубами и закрыл глаза.
Холодный пот прошиб Истока. Отвернувшись от окровавленного лица, он сказал воинам:
— Теперь он — ваш, мстите за мои муки!
Бешено набросились славины на византийца, сорвали с него одежду и швырнули в огонь еще живое тело.
Высоко взметнулись языки пламени, затрещали искры, и костер поглотил византийского полководца.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
На другое утро Исток хотел со всем войском возвратиться в Топер. Он созвал на совет старейшин. Однако те не успели еще подойти, как его окружило озверевшее войско, требуя, чтоб он вел его на Константинополь. Юноша понял, что ему не справиться с людьми. Ловкими и хитроумными уговорами ему, однако, удалось кое-как успокоить их.
— Конница вернется в Топер, потому что по лесам и горам, где прячутся византийцы, она двигаться не может. Пешие пускай идут за добычей сами: ловят христиан, грабят скот, а потом двигаются к Топеру, чтобы всем вместе отправиться домой! Зима нынче мягкая, дорогу через Гем снегом не занесет. Если мы зазимуем здесь, Управда начнет собирать новое войско. Это нам не страшно, но у нас много добычи, она будет мешать, и мы потеряем все, что собрали.
Людей это удовлетворило. Пешие воины, простившись с конниками, разбрелись по лесам и ущельям. Исток отправился в Топер — ждать Ирину и Любиницу, оставив командовать анта Виленца и славина Ярожира и строго-настрого приказав им не допускать, чтоб воины далеко расходились. Хотя никаких видов на то, что византийцам удастся собрать новую армию, не было, Исток потребовал, чтобы ему каждый день докладывали обо всех событиях. Он обещал вернуться через две недели.
Глубокая тревога охватила воеводу, когда после громких прощальных приветствий он поехал во главе своих всадников. Пустив галопом коня, он ускакал вперед. Даже Радо в эти минуты был лишним.