След Бремера
Шрифт:
– А ты нервный тип, – сказала она по-прежнему хитро поглядывая, – но не воображай лишнего! Я не такая, как любительницы Зеленого баала, это им подавай бесконечные удовольствия. Вообще-то я ищу мужчину для эстетического эксперимента. Я министрант Голубого баала, и завтра в нашем приходе организую кое-какое представление. Ты отлично подходишь!
– Что там нужно делать? – сказал Яма прищурившись. Девушка казалась шибко наглой и пошлой, чтобы с ней связываться. С другой стороны, сегодняшний успех было бы хорошо повторить и в другом приходе – все лучше, чем просто прийти с улицы и требовать рассказать о баализме.
– Ничего
Яма вздохнул и разрешил сделать замеры. Ведь это стандартная процедура для любого ателье, сказал он себе.
– Какой тощий! Зато на худом лице черты более выразительные, – утешила она. И задумчиво продолжила: – Надо будет это подчеркнуть…
– Предупреждаю, если мне что-то не понравится, я тут же уйду, – сказал Яма.
– Ты главное приди, а то я в такую лужу сяду, что придется бежать из страны. Ты не подведешь?
– Я приду.
– Точно?
– Я никогда не вру.
На этой красивой фразе он хотел завершить разговор, но когда удалился, в спину ему донеслось: "И обязательно приди в этом своем рубище!" Яма ускорил шаг. После разговора осталось неприятное чувство хаоса, ощущение как будто показал себя болваном, наговорил кучу лишнего и не узнал ничего важного. Раздумывая над несуразным разговором, он понял, что даже не спросил имя нахалки.
Глава 11. Экзаменация
…Ноланд открыл глаза и увидел потолок. Он лежал на мягких простынях в небольшой светлой комнате с белеными стенами и стрельчатыми окнами. Тонко и бодряще пахло ароматической смолой. В саду снаружи пели птицы. Голова казалась пушечным ядром, которое только что врезалось в стену бастиона. Рядом на стуле сидел пожилой мужчина в сером костюме и читал книгу. Он напоминал университетского преподавателя, давшего аудитории задание и ждущего конца занятия. Заметив шевеление Ноланда, он потер руки и сказал:
– Доброе утро. Вы меня видите?
Ноланд медленно и с натугой, словно заржавевший механизм, кивнул.
– Говорить можете?
Ноланд снова кивнул.
– Я имею в виду вербальную речь. Скажите что-нибудь.
– Я в больнице? – спросил Ноланд.
– Скорее в библиотеке. Мой дом никто еще больницей не называл.
– Что произошло? Кто вы?
– У меня к вам вопросов не меньше, но прежде всего – небольшое тестирование. Вы перенесли черепно-мозговую травму, потому необходимо проверить некоторые функции… – Человек достал из кармана пиджака колоду разноцветных карточек и показал одну из них Ноланду. – Какой цвет?
– Синий.
– Хорошо, а эта какая?
– Красная.
– Что изображено на этой карточке?
– Дерево.
– А на этой?
Ноланд увидел бледное лицо с кругами под глазами. Вокруг головы был тюрбан или повязка. Он слегка улыбнулся и сказал:
– С трудом, но я узнаю себя. Это зеркало.
– Замечательно! А эта карточка какая?
– Желтая.
– Эта?
– Сливового цвета.
Мужчина с сомнением посмотрел на карточку.
– Я бы назвал это фиолетовым, но вы у нас, видимо, художник. Хорошо, нарушения цветовосприятия нет. Теперь слушайте стихотворение.
– Вы издеваетесь? – Ноланд кашлянул и зажмурился
– Отнюдь. Обещаю, это последний тест, а потом мы побеседуем. Слушайте стих внимательно, вам нужно будет его объяснить:
Известно всем тем, над кем небосвод
И у кого земля под ногами,
Что жил здесь когда-то жестокий народ,
Без душ и с сердцами черствее, чем камень.
Но мы их не лучше. Под сенью у звезд –
Каждый сам себе скульптор и камнетес.
Ноланд уважал, но недолюбливал поэзию. Обычно в современных стихах воспевается бездумная, болезненная влюбленность юношей и девушек, и это навевает скуку, вызывает брезгливость – по глубокому убеждению Ноланда, настоящая любовь была чувством куда более серьезным, чем влюбленность, а также слишком интимным, чтобы изливать его в стихах. Но прочитанное сейчас стихотворение затрагивало иные темы и Ноланду понравилось. Оно показалось отрывком какой-то старинной песни, торжественной и немного грустной.
– О чем здесь говорится? – спросил мужчина, выждав минуту.
– Это песнь про народ Кха и человечество.
– Верно. Однако сейчас важно ваше понимание сравнений и метафор. Как может быть сердце черствее камня? Вы когда-нибудь ели блюдо из бычьего сердца?
Ноланд собрался с силами. Доктор возжелал литературный анализ? Этой монетой Ноланд мог расплатиться щедро.
– Ну, во-первых, сердце здесь орган не тела, а, так сказать, психики. Под каменной черствостью подразумевается жестокость характера. Во-вторых, это лишь фрагмент древней метафоры, где говорится, что сердца Кха черствее камня, так как даже камни изливают родники, а Кха не знают сострадания и потому не плачут. Возможно, здесь неполноценный перевод.
– Хм, уверяю, перевод тщательный – в оригинале никаких родников не было! – Мужчина задумчиво погладил короткую седую бородку. – А что вы скажете про скульптора и камнетеса? Причем здесь эти ремесла?
– Наверное, поэт говорит, что люди от природы не лучше Кха, и каждый несет ответственность за свое сердце. Но я не понимаю, зачем вам это?
– Это нужно не мне, а вам. Пуля задела затылок, и я опасался за повреждение затылочной доли мозга. Она отвечает за визуальное восприятие. Как сказано в этой умной книжке по хирургии, – мужчина потряс томиком, который недавно листал, – признаками поражения являются нарушения зрения и цветовосприятия, а также, что особенно меня заинтересовало, пострадавший утрачивает способность к анализу и синтезу. Он может понимать отдельные слова, но ему становятся непонятны длинные предложения и тем более метафоры, построенные на ассоциативном мышлении. Он их буквально не видит!
– И как я? Справился? Повреждений нет?
– Вы справились, а также продемонстрировали недурное образование. Кстати говоря, если человек малообразован – плохо учился, не читал, не рисовал, не размышлял о мире, – то затылочные доли мозга у него остаются слаборазвитыми. И такой человек даже без травмы не в состоянии осилить метафору или тонкий афоризм. Вот как появляются упрямые буквалисты!
– Простите, что прерываю лекцию, это все действительно интересно, и я за себя рад…
– Вот о вас-то мы сейчас и поговорим! Рыцарь называл вас Олмстедом, но так уж сложилось, что я знаком с Олмстедом лично, и вы – не он. Так кто же вы, юноша?