След души

Кравцова Кира

Вернулась Кира через двое суток. Без ключей и кошелька.

– Где ты была? – с глазами, затертыми до красноты, смотрела на Киру мать. – Кира, зачем ты так с нами?

Но Кира не слышала последней фразы и уже бросилась ей на шею.

– Я пошла к Маринке, она у приемной комиссии КГУ живет, у нее родаки уехали, ой, родители, – смутилась она, – на дачу, на всю неделю. А потом я пошла вроде как документы забирать, а меня встретил Борисов, отличник наш, сказал, что мне можно подать документы на другой факультет, я туда сходила, но там никого не было, я до вечера там слонялась, поела в Макдональдсе, – и Кира опустила глаза. – Там какой-то бомж у меня бургер попросил, я ему и отдала. А потом

я снова пошла в приемную комиссию и решила не забирать документы. Они сказали прийти завтра, и я опять переночевала у Маринки. А на утро пошла обратно в КГУ, через Макдональдс. и опять этот бомж, он мне ножом угрожать начал, я все и вытащила из карманов, и ключи. Я позор семьи, – расплакалась Кира.

– Ну что ты, отец так сгоряча сказал, он очень вспыльчивый, сама знаешь. Тебя готовы принять, но на другой факультет, он договорился.

– Мам, я уже подала документы на психологию.

– Куда-куда? – удивленно спросила Анна Ивановна.

– Мам, мне сказали, мне хватает баллов. Даже комнату в общежитии предложили, но это из-за Кравцова.

– Как же ты? Ты там жить будешь, а не дома? – смутилась мать.

– Мам, так будет лучше. Я уже все решила, – успокоила ее дочь и обняла.

– Ох, Кравцов, Кравцов, – мотала головой Анна, пока собирала вещи дочери, – репутация.

Вещи были собраны. Кира стояла у порога с чемоданом в руке.

– Посидим на дорожку, – сказала Кира. Они присели. Кира – на чемодан, мать – на тумбу в прихожей. Неловкое молчание прервалось звуком бренчащих ключей. Отец открыл дверь, молча подошел к дочери и крепко-крепко сжал ее в объятиях.

– Береги себя, – выдавил он и ушел в кабинет.

– Он в курсе, что я просто в общагу еду, а не сваливаю из города? – пошутила Кира, и они обе засмеялись.

– Иди, а то передумаю, будешь целый год готовиться, – послышалось из кабинета.

– Паш, нам нужно сменить замки, – крикнула мужу Анна.

– Опять? Что на этот раз? – спросил Павел.

– Долгая история, – ответила Анна и обняла Киру. – Я рада, что с тобой все хорошо.

Кира расплылась в улыбке. Мать не успевала вытирать слезы, катившиеся ручьем из голубых глаз. Кира обхватила ручку чемодана, рывком приподняла его и потащила свои вещи в такси.

Глава вторая. Центр Реабилитации

Центр Реабилитации

Москва

2007 год

Среда. День третий

Через пять лет учебы я получила диплом. Еще пять лет выпало из моей жизни благодаря госучреждению с низкой зарплатой и отсутствием личной жизни. И вот я открыла ИП. Помог отец.

Я набрала группу и сняла небольшой офис в центре нашего города. Некоторым меня порекомендовали, некоторые пришли по объявлению. В общем, я была довольна. Все было хорошо. Групп набралось несколько, плюс было три «индивидуала» по саморазвитию и одна разводившаяся дама. Все шло как по маслу.

Как-то один из клиентов с групповой терапии позвонил в одиннадцать вечера на мой личный номер. Я подумала, мало ли что случилось, и взяла трубку. Решила помочь. Он что-то мне говорил, повторял одну и ту же фразу, но из-за сильных помех я ничего не поняла. Он от злости выругался то ли на меня, то ли на оператора связи и бросил трубку. Я решила, что выясню все завтра. На следующий день я задержалась в КГУ на кафедре общей психологии, где преподавала, а когда вошла в офис, то увидела группу в полном составе, стоявшую у открытой двери кабинета для групповых консультаций. Они перешептывались и

подозрительно на меня поглядывали. Я тогда раз десять просмотрела видео с камеры наблюдения. Ничего необычного.

«Охранник сидит и разговаривает по телефону. Входит Борцов А. А., здоровается и заходит в кабинет. Охранник вскакивает, бежит за ним, затем возвращается и нажимает тревожную кнопку. В течение пяти минут подтягиваются остальные. Затем вхожу я и начинаю разговор с группой. Новенькая мне говорит, что Борцов там, затем я захожу в кабинет». Конец видео. В кабинете камеры нет. Внутри – как после погрома. Разбросанные бумаги, перевернутые стулья, стол с выпотрошенными ящиками и Борцов А. А. собственной персоной. Стоит на подоконнике у открытого окна спиной ко мне. Я думаю: «Второй этаж, прыгать некуда, максимум ноги сломает», и начинаю с ним разговор. Пытаюсь спросить, что случилось, но в этот момент входят санитары. Борцов тараторит: «Они среди нас, они среди нас». «Бинго!» – у меня в голове. То, что я не смогла разобрать вчера ночью. Скорая вызывает стражей порядка, те составляют протокол, Борцова – в психиатрическую, меня благодарят за оперативность.

Кто-то из группы, со связями, делает звонок в министерство, и там решают, что это произошло из-за «низкой квалификации специалиста групповой терапии». Через неделю ко мне приходит человек лет сорока, в старых очечках, с ехидной такой улыбкой, и начинает меня шантажировать, мол, я никуда не устроюсь, он испортит мою репутацию. Человек уходит. Я думаю: «Начал с суда, заканчивает тем, что закопает меня в лесу». Звоню отцу. Он мне: «Кира, не лезь в это, закрывай ИП, здоровье дороже». Обещает устроить меня штатным психологом в поликлинику. Я думаю, туда я больше не вернусь, забиваю на это ИП и пытаюсь выяснить, что произошло с Борцовым, но тщетно. Бывший спецназовец. Это все объясняет. Ну, кто его ко мне отправил, тут не я нужна, а более узкий специалист. Чтобы просмотреть его документы, нужен особый допуск. В итоге Борцов пишет запрет на любые посещения. На этом моя практика заканчивается. Теперь я здесь. В палате.

Муха, да когда же она перестанет жужжать. Голова раскалывается.

– Мухи – переносчики инфекций, господа врачи! – тишина в ответ.

Слева от меня лежит девочка лет девятнадцати и тихо плачет. Здесь все тихо плачут, когда заканчивается действие лекарств. Кто-то – уткнувшись в подушку, кто-то – закрывшись одеялом. Все ждут чего-то большего, чем констатации фактов, касающихся твоего здоровья. Когда в палату входит врач, все смотрят на него с надеждой, и простой вопрос: «Как у вас дела?» звучит, как спасение. Никто не хочет говорить, что ему плохо. Все врут о том, что у них нет галлюцинаций, что они ночью не кричат и не зовут на помощь, и что им не снятся кошмары. Все хотят выбраться из этой клетки для души и тела, и, когда кого-то выписывают, у многих появляется зависть в глазах или ненависть.

Вот привезли новенькую с психозом, она несет какой-то бред про окна, океан и телефон, про то, что нужно закрыть дверь, и про то, что за ней следят. За три дня моего пребывания здесь я выслушала столько рассказов о страшных болезнях, несчастной любви и несостоявшихся отношениях, что начинаю осознавать – а все не так уж и плохо. Хочется, чтобы у кого-то было хуже, чем у тебя, хочется верить, что тебе не принесут очередную дозу успокоительного, или что ты не уснешь в бреду. Эта новенькая заняла последнюю, седьмую койку. Она тихо вошла, отрешенным взглядом окинула помещение, легла на кровать, свернулась калачиком и начала что-то бормотать. Она сжалась в комок, как могла, изо всех сил, но все равно потом начала раскачиваться и стонать все громче и громче. На ее крик быстро среагировали санитары, а медсестра ввела ей нейролептики.