След грифона
Шрифт:
Но не об этом речь. К 1915 году стал очевиден провал всех стратегических планов воюющих государств. Мобилизационные ресурсы воюющих армий также были израсходованы. Но Англия и Франция, традиционно цинично предоставив России одной воевать с австро-германским блоком в текущем году, перешли к стратегической обороне, посвятив весь год перестройке экономики, развертыванию военного производства и накоплению резервов. В военном деле наступил циклический кризис. Оборона стала несоизмеримо сильнее наступления! Пехота зарывалась в землю, ограждаясь от противника инженерными заграждениями. Колючая проволока и спирали Буше делали непроходимыми ближайшие подступы к окопам. Изобретенная американским фермером Жозефом Глиденом в 1871 году колючая проволока, вместо ограждения пастбищ в американских прериях, в 1915 году ограждала, как скот,
Наступления становились бессмысленными. В 1915 году воюющие армии зашли в «позиционный тупик». Противоборствующие стороны судорожно искали новые способы подготовки и осуществления наступательных операций и боев. Грозное оружие прорыва обороны для грядущих войн было только что создано в Англии. Но свое слово танкам в этой войне сказать было не дано. Хотя уже своим рождением это дитя войны произвело смятение в военных умах. Рев двигателей 378 боевых и 98 вспомогательных танков под французским городом Камбре 20 ноября 1916 года возвестил миру о еще больших ужасах, которые его ожидают. За десять часов боя английские танки и пехота прорвали немецкую оборону на двенадцатикилометровом участке фронта и продвинулись в глубину на расстояние до десяти километров. За десять часов боя! Впервые была создана необычайно высокая плотность войск и вооружений: одна дивизия на полтора километра фронта, 85 орудий и, если быть точным, 32 танка на километр фронта. И все же еще раз нужно повторить: оборона в то время оказалась сильнее наступления. Стало невозможным быстро разрешить военный конфликт. Вероятно, никогда еще во всемирной истории политика так не влияла на военное дело и никогда еще кризис в военном деле не вызывал таких политических катастроф.
Глава 10. Без выходных, без праздников
Страна Советов отмечала последний предвоенный Первомай. На украшенных транспарантами и знаменами улицах Москвы, как никогда, было много молодежи. Из многочисленных уличных динамиков лились жизнерадостные песни, чередовавшиеся с песнями тревожно-грозного звучания на тему «Если завтра война, если завтра в поход». Преобладали марши, изредка сменяемые колхозно-лирическими «Прокати нас, Петруша, на тракторе» и «Кто его знает, чего он моргает». Сочетание грозного предупреждения врагам и лирического музыкального благополучия придавало особый колорит столице. Абсолютное большинство советских праздников были рабочими днями, если не выпадали на воскресенье. И лишь день октябрьского переворота, в последние годы ставший Днем Великой Октябрьской социалистической революции, и день 1 Мая отмечались как красные дни календаря. Они стали чем-то вроде дореволюционных праздников Рождества Христова и Светлого воскресения – Пасхи. А со стен правительственных зданий на народ смотрели портреты новых «святых отцов» – Ленина, Сталина, членов Политбюро. А также советский военный эквивалент Христова воинства – уцелевшие красные маршалы, и военачальники Гражданской войны, коим довелось закончить жизнь на поле боя, а не в застенках НКВД.
Допрос, который уже давно перестал быть допросом, происходил в кабинете Судоплатова. Павел Анатольевич однажды, удивившись, признал, что встречи с Суровцевым
– Давайте теперь подробнее поговорим о вашем посещении кайзеровской Германии летом 1915 года, – вытряхивая из объемного пакета какие-то фотографии, продолжал Судоплатов. – Нет ли среди этих людей человека, с которым вы встречались тогда в Берлине?
Широкий рабочий стол начальника 4-го управления НКВД устилали многочисленные фотоснимки. Фотографии были сделаны в разное время и разными людьми. Большинство изображенных на снимках были одеты в форму офицеров и генералов немецкой армии.
– Не спешите, – разложив фотографии перед Суровцевым, продолжал заместитель наркома. – Некоторые снимки сделаны десять и более лет назад, другие – недавно. Делайте поправку на время и на то, что человек за двадцать лет может измениться до неузнаваемости.
Пересматривая фотографии, Суровцев отложил в сторону две карточки.
– Вот, пожалуйста.
Судоплатов не ожидал, что такой простой способ установления личности агента царского Генерального штаба даст результат. На снимках был запечатлен немецкий генерал в компании таких же генералов и каких-то гражданских лиц. Первый снимок, вероятно, был сделан в двадцатые годы, второй – десятилетие спустя, на что указывали погоны генерала и мода, по которой были одеты гражданские господа.
– Кто этот генерал и чем занимается, вы не знаете?
– Вынужден снова повториться. Я встречался с ним как с полковником немецкого Генерального штаба во время германской войны. Да и то, что он полковник, я узнал только по возвращении. Хотя по характеру сведений, которые он мне сообщил, я, конечно же, понял, что передо мной штабной офицер высокого ранга.
Судоплатов взял фотографии и вышел в приемную, не желая вызывать секретаря и при Суровцеве давать ему указания. Охранник, приведший Суровцева, вошел в кабинет и замер у дверей. Арестованный и он, связанные общей тайной, тревожно смотрели друг на друга, ничем другим не выдавая свой, в прямом смысле, «молчаливый сговор».
Павел Анатольевич между тем отдавал распоряжения:
– Фотографии срочно в технический отдел. Увеличить. Затем в Первое управление. Запросишь на мое имя досье этого человека, – приказал он и обвел карандашом загадочного генерала на обоих снимках. – И сразу же ко мне.
В кабинете он устало опустился на стул за своим столом и с раздражением подумал, что арестант, сидящий перед ним, выглядит более отдохнувшим и выспавшимся, чем он сам. Точно читая его мысли, Суровцев заговорил первым:
– Должен признать, что испытываю определенную неловкость перед вами.
– Что вы этим хотите сказать?
– Я, конечно, не сижу без дела у себя в камере, но те записки, которые мне приходится писать, для меня сущее удовольствие после стольких лет заключения. А с вашим распоряжением давать мне газеты я вообще чувствую себя как и не в заключении вовсе.
– Ну и что пишут наши газеты? – поинтересовался Судоплатов – он и не помнил, когда в последний раз читал газеты, которые ежедневно утром клал ему на стол секретарь. Он раскрывал их, перекладывал, чтоб не возникало подозрений о его невнимании к «печатному голосу партии», и начинал заниматься делами.
– Пишут о начавшейся посевной в колхозах, о хороших перспективах выполнения очередной пятилетки. Пишут о крепнущей мощи Красной армии.
– Но вы, конечно же, читаете между строк совершенно другое... И с газетами не согласны? Как-никак звание контрреволюционера обязывает?
– Что бы они ни писали, из них явствует, что вот-вот грянет война с Гитлером, – пропустив мимо ушей, язвительное замечание майора госбезопасности, продолжал Суровцев. – И это тем явственней, чем тщательней цензура вымарывает места о непростых отношениях с Германией. И чем больше пишется о пакте «О ненападении», тем понятнее, что это очень слабая гарантия мирной жизни. И потом, характер ваших вопросов в вопросниках также говорит об этом.