След грифона

Максимов Сергей Григорьевич

Судьба свела Суровцева и Соткина под Царицыном, на какой-то безызвестной станции. Суровцев примкнул к эшелону с солдатами, возвращавшимися домой с Кавказского фронта. В эшелоне распоряжался полковой комитет и выбранный им командир штабс-капитан Россомахин. Туда и доставили задержанного полковника Мирка-Суровцева. Трудно сказать, чем могло закончиться для переодетого в солдатскую форму полковника это задержание, если бы в одном из членов комитета и заместителе командира полка он не узнал своего бывшего подчиненного по германской войне Соткина. Соткин поручился за него перед комитетчиками, не сказав, естественно, что Суровцев офицер, и притом в больших чинах. Необычным в этом путешествии было

еще и то, что они ехали на восток с полком полного состава. Как и Соткин, выпускник той же школы прапорщиков в грузинском городе Телав, штабс-капитан Петр Афанасьевич Россомахин один из немногих, если не единственный, командир полка армий Западного фронта, который умудрился вывезти в тыл весь полк вместе с оружием и снаряжением, что оказалось большим подарком для большевиков. В Пензе полк влили в ряды 1-й Красной армии. Здесь пути Суровцева и Соткина разошлись с путями Россомахина. Разошлись, чтоб встретится снова уже через год. Но всему свое время...

В пути было много чего. И стычки с красногвардейскими заслонами, желавшими разоружить дезертиров, и захваты паровозов. И эти осточертевшие Сергею митинги с похожими друг на друга ораторами и с неизменным «Да здравствует революция!» и «ура!». В Омске эшелон, с которым они следовали на восток, все же разоружили, но Суровцев и Соткин со стрельбой и последовавшей неудачной погоней за ними избежали этой участи.

Суровцев решил не выходить на станции Томск I, а проехать до Томска II, где было меньше шансов встретить красногвардейский патруль. Потом, там, рядом, в Красных казармах, находился офицерский госпиталь, начальником которого был знакомый Суровцева, полковник медицинской службы с простой фамилией Иванов. С ним когда-то познакомил Сергея брат Анатоля – Аркадий Пепеляев, тоже офицер медицинской службы. Надо было показать Соткина врачам. Что с ним? Испанка у него или же это тиф? И то и другое было смертельно опасно. Причем опасно не только для самого больного, но и для окружающих. А потом к тетушкам, затем в баню и к любимой Асе. Он даже не соскучился. Он истосковался по ней! Колесные пары вагона после паузы сказали ему еще раз «Ася» и замерли без движения. Даже двадцатиградусного мороза Сергей, казалось, не чувствовал из-за предвкушения жаркой встречи.

– Испанка, – сквозь марлевую повязку на лице произнес доктор Иванов страшный диагноз Соткина. – Хорошо, что морозы вернулись. Хоть ненамного, но это должно сбить эпидемию. Оставляйте своего товарища здесь. Я положу его в офицерскую палату. Лично прослежу, чтобы уход был надлежащим. А вам советую не стесняться и есть чеснок. Средство, проверенное народом веками. Я лично в день по три головки съедаю. А теперь главное. Вам нужно сегодня же встретиться с Пепеляевым. Нам очень не хватает решительных боевых офицеров. Ну да он вам все объяснит, а мне позвольте откланяться, мне нужно работать.

Оставив товарища на попечение врачей, Суровцев поспешил домой. Нужно ли говорить, что радостного дня возвращения у Сергея не получилось.

– Нянюшка, не обнимай ты меня. Завшивел твой Сергей Георгиевич сверх всякой меры. После бани обниматься будем.

Едва только взглянув на заплаканное лицо своей няни, Сергей понял: что-то случилось. Он встревоженно стал расспрашивать о тетушках.

– Слава Богу, живы и здоровы, – отвечала, вытирая слезы, Параскева Федоровна.

– Ася? Что с ней? – встревожился Сергей.

– Вы уж, Сергей Георгиевич, не спрашайте меня. Я и сказать-то, как правильно, не знаю.

– Больна? Да, говори же, нянюшка! Что ты меня терзаешь?

– Здорова. Кавалер у нее появился. Да я и сама толком не знаю. Дождись тетушек.

Как ни странно, Суровцев испытал даже облегчение. Навидавшись смертей и ужасов войны, он чуть было не подумал, что с Асей произошло нечто непоправимое.

Но облегчение было секундным. Осознание произошедшего события произошло мгновенно. Густая, темная и липкая волна ревности и отчаяния накатила на него и накрыла с головой. Сердце с нещадной силой погнало кровь по жилам, и уже в висках, казалось, вот-вот лопнут сосуды. Лицо пылало от жара. Он со всей очевидностью понял, что все сказанное няней правда. Он пошатнулся и, точно боясь потерять сознание, присел на стул у стола. Сильная боль проснулась в недавно раненном плече. Кружилась голова. Муки ревности он испытывал и раньше. Но это беспричинная, обычная для военного человека ревность была сущим пустяком по сравнению с нынешним штормовым ударом судьбы. Зная Асю, он понял, что произошедшее событие вряд ли случайно. Все более чем серьезно. Он невольно связал обрушившееся на него несчастье с нынешним смутным, кровавым временем. Этого не могло с ним произойти еще год назад. И если бы не эта проклятая революция, то все могло бы быть совершенно иначе!

Несмотря на свой двадцатипятилетний возраст, более соотносимый со званием поручика, он был полковником. Он и поступал как полковник. В какие-то минуты он стал совершенно другим человеком. Справившись с яростью, подавив обиду и жалость к самому себе, он выстроил прочный заслон злобе и ненависти, которые с бандитской яростью рвались к нему в душу. На стул сел один человек, а встал уже совершенно другой. Где-то, как раз посередине груди, осталась неизъяснимая горечь потери и разочарования. Он даже физически, казалось ему, чувствовал ее. В горле тоже стоял ком горечи. «Ася, Ася», – только и повторял он про себя дорогое имя. «За что же так?!» Это была единственная фраза, мысленно обращенная к ней.

– Нянюшка, – грустно и нежно улыбаясь, обратился он к Параскеве Федоровне. – Что же ты даже чаю гостю не предлагаешь? Намотался твой Сергей Георгиевич по городам и весям, – сглотнув комок в горле, продолжал он, – иному и за целую жизнь столько не наколесить.

– Да и впрямь, Сергей Георгиевич, – спохватилась няня, – совсем я что-то очумела. Сейчас, сейчас, миленький. Покормлю тебя. Потерпи.

Няня трогательно и смешно, суетливо, точно молодая девушка, заспешила на кухню. Взгляд Суровцева упал на телефонный аппарат. Телефонная связь появилась в доме уже без него. После секундного раздумья он подошел к телефону и снял трубку.

– Слушаю вас. Пятнадцатая, – сказал приятный девичий голос.

«Надо полагать, в городе теперь сотни абонентов телефонной связи», – привычно проанализировал Суровцев один лишь тот факт, что на телефонной станции работает не менее пятнадцати телефонисток.

– Здравствуйте, барышня. Соедините с квартирой генерала Николая Михайловича Пепеляева.

– Минуту. Соединяю, – ответила барышня.

Сергей звонил на квартиру к отцу своего друга, но трубку, к его удивлению и радости, снял сам Анатоль.

– Алё, – на французский манер сказал Анатоль. – У аппарата, – добавил он, скорее уже по-военному.

В другое время Суровцев не преминул бы разыграть друга, но душевное состояние совсем не располагало к шуткам.

– Суровцев на проводе. Я в Томске.

– Во! Ни черта себе! – раздалось в телефонной трубке. – Сережка, здравствуй, родной! Ты у своих? Сейчас беру извозчика и еду к тебе.

– Здравствуй, Анатолий. Не спеши. Мне себя в порядок привести надо.

– В задницу порядок! Сейчас же еду! – почти прокричал Анатоль и, вероятно с силой, бросил трубку.

– Разъединяю, – как-то обиженно произнесла телефонистка.

Душевное состояние Суровцева в этот приезд было критическим. Все валилось из рук. От Пепеляева он узнал подробности об Асе и ее избраннике.

– Сволочь чекистская! Откуда только они такие взялись, не понимаю, – говорил ему Пепеляев. – Ты-то что собираешься делать?

– Мне нужно в Омск.