След менестреля
Шрифт:
— Ллэйрдганатх! — гремел у меня в голове мерзкий голос. — Плоть!
Голод, смерть, агония, боль, смертная резь в пустом желудке. И порох. Черные сухие зерна, скрывающие великую силу огня.
Порох?
Эта тварь сидит на целой горе пороха.
И я могу его взорвать…
Все двенадцать бочек, заложенных в мой костер, рванули одновременно. Во дворе на миг стало светло, как днем. Ударная волна швырнула меня назад, к воротам. Я ударился спиной о камень, задохнулся от боли. Потом был дождь обломков, один из которых ударил
— Мы уже знаем, — сказал женский голос. — Скоро об этом узнают Сартахан и Лоннорн, Брегенд и Брутхайма. Второй Вечный повержен. И это вновь сделал ты, Ллэйрдганатх.
— С каждым разом твоя сила становится все больше, — добавил второй голос. — Мы рады этому. Близок конец вальгардского владычества в Элодриане!
— Мы не ошиблись в тебе, — Голос Сестры Ши прозвучал так, будто удалялся от меня. — Сбываются мои слова о Дне Горящих Башен. Сегодня весь Элодриан увидит торжество правды…
Кашляя и держась за грудь, я с трудом выбрался из слежавшегося усыпанного пеплом снега и встал на колени.
Костра больше не было. И Вечного не было. На том месте, где только что возвышался предназначенный мне костер, и сидела жуткая тварь, осталась большая неглубокая воронка. Весь двор был усыпан тлеющими обломками. Метель быстро уносила густой пороховой дым, и я понял, что снова победил.
Уитанни стояла рядом, заметно напуганная, но живая и невредимая. Две ее золотистые товарки тоже не пострадали. А вот черная гаттьена лежала недалеко от воронки на боку. Я шагнул к ней, и увидел, что из ноздрей и ушей существа сочится кровь, а в полузакрытых глазах больше нет живого яростного блеска. Бедняжка слишком близко стояла к костру.
Я погладил мертвую гаттьену по голове, встал. Ноги у меня дрожали, внутри все болело.
— Так вот вы что такое! — прошептал я, глядя на воронку. — Вы страхи, которые де Клерк невольно принес с собой в этот мир. Страх холода в Роэн-Блайн, страх голода здесь. Вечные страхи человека изменили даже драганхеймских богов…
Уитанни коснулась моей ноги лапой, приглашая уйти отсюда восвояси. Две золотистые гаттьены смотрели на меня выжидающе.
— Да, — сказал я. — Только закончим наши дела.
На первом этаже донжона собрались все оставшиеся воины гарнизона Вальфенхейма — человек двенадцать, не больше. Завидев нас, они тут же выстроились в линию, ощетинились алебардами и мечами, закрывая нам дорогу. Я видел напряжение и ужас на их лицах. И тут вперед вышел их командир — тот самый капитан, что провожал меня к Маргулису.
— Господин, мы сдаемся, — сказал он, протягивая мне свой меч рукоятью вперед. — Только прошу, не убивайте моих солдат.
— Капитуляция принята, — сказал я, но меч не взял. — Уходите и уводите ваших людей. Быстро.
Гаттьены ворчали и сверкали глазами, когда солдаты, опасливо
Маргулис был один в зале. Надо отдать ему должное, он не потерял самообладания и даже попытался шутить.
— Кошачий царь пришел со своей свитой? — промолвил он язвительно. — Извини, у меня нет «Вискаса» для твоих подружек.
— Я же говорил, что вернусь, Маргулис. И я сдержал слово.
— Я знаю, ты хочешь меня убить, — тут он облизнул губы. — Но ты загадал мне загадку. Представляешь, у меня не было времени подумать над ней.
— Неужели? — Я заметил, что Александр Михайлович держит правую руку за спиной. — А я-то думал, ты можешь дать ответ на любой вопрос сразу, без раздумий.
— Увы, увы. Так как насчет ответа? Ты же все равно убьешь меня, Москвитин. Просвети уж напоследок.
— Легко. Всякий раз де Клерк, пытаясь покинуть Элодриан, попадал в будущее. Потому и возвращался обратно.
— Ну и что?
— А то, что, как гласит старая восточная мудрость: «Нельзя днем полить цветок, если накануне утром ты его срезал». Если отправить де Клерка в его прошлое до того момента, как он в первый раз попал в Элодриан, он преодолеет временную петлю.
— Действительно, простое решение проблемы, — сказал Маргулис. — Надо запомнить. А теперь прощай, идиот.
Я ожидал, что Маргулис держит за спиной какое-то оружие и попытается его применить. Но я ошибся. Он бросил вправо от себя светящийся сгусток, и в паре метров от Маргулиса открылся портал — что-то вроде колеблющегося прозрачного занавеса. Будь я один, я не успел бы ему помешать. Но гаттьены не дали Александру Михайловичу ни единого шанса. Все произошло за доли секунды: короткий полный ужаса вопль, хруст ломаемых костей — и Маргулиса не стало.
Я обыскал мертвеца, потом осмотрел стол, бумаги на нем, заглянул в ящики стола, но нигде не нашел ни единой бумажки, где говорилось бы о де Клерке и Вероники. Портал тем временем с глухим хлопком закрылся, и я подумал — а ведь я сейчас мог попасть домой, в Россию! Шагнул бы в портал, и все. Воспользовался бы, так сказать, последним благодеянием покойного Александра Михайловича…
— А загадку мою ты сам так и не отгадал, — сказал я мертвецу и, не оглядываясь, вышел из зала.
Метель закончилась еще до рассвета, и мир опять напоминал красивую рождественскую картинку.
В дупле большого дерева недалеко от замка я нашел свой посох и сумку с зельями. Простился с золотистыми гаттьенами — обе дали себя погладить и довольно урчали.
— Запомните, я не ваш повелитель. Я ваш должник, — сказал я им на прощание.
Уитанни приняла свой человеческий облик и стояла у дерева, ожидая конца прощания. Когда гаттьены оставили нас и исчезли в предутреннем мраке, я подошел к ней, обнял за талию и заглянул в ее удивительные глазищи.