След в океане

Городницкий Александр Моисеевич

Любимый Натаном пример — эмигрант-историк Сватьков, написавший в 1935 году, что его матушка в молодости, в Таганроге, учились у престарелого Павла Александровича Радищева, сына Александра Николаевича Радищева. Сын Радищева выучил матушку, а матушка — Сватькова, который говорил по-французски с женевским акцентом потому только, что учитель Радищева был родом из Женевы. Так женевский акцент был передан из времен Екатерины II человеку, дожившему до начала Второй мировой войны. «Но это нормальное явление, — пишет Эйдельман. — Все переплетено, и все оказывается необычайно близко. Вот эта связь, этот стык времен и есть моя тема… Николаевский и Валентинов для меня олицетворяют эту связь. Роль этих людей, как и честных серьезных ученых, в нашей стране будет возрастать. Термин «эмиграция» начнет стираться. Все понятнее будет, что у нас единая культура. Все больше и больше мы будем оценивать тех, кто не впал ни в пресмыкательство, ни в черную ненависть».

Не меньшего внимания заслуживает и оборванная на полуслове рукопись последней статьи Натана Эйдельмана «Гости Сталина», опубликованной, также посмертно, в «Литературной газете». В этой работе, по-видимому, написанной в связи с планами будущей книги об обитателях Кремля, Натан Эйдельман с удивительной исторической точностью и художественным чутьем описывает, как ловко обманывал Сталин в Кремле своих знаменитых гостей — Бернарда Шоу, Ромена Роллана, Лиона Фейхтвангера и других выдающихся деятелей западной культуры, которые, будучи убежденными сторонниками демократии и либерализма, тем не менее проявили феномен слепоты и восхищения кровавой тиранией Сталина, хотя были, конечно, и отрицание, и сомнение. Даже известный своим беспощадным аналитическим умом и

скептицизмом Шоу написал: «Часовой в Кремле, который спросил нас, кто мы такие, был единственным солдатом, которого я видел в России. Сталин играл свою роль с совершенством, принял нас как старых друзей и дал нам наговориться вволю, прежде чем скромно позволил себе высказаться». А в октябре 1938 года, выступая по радио, тот же Шоу сравнивал большевиков с создателями независимых Соединенных Штатов: Ленин — Джефферсон, Литвинов — Франклин, Луначарский — Пейн, Сталин — Гамильтон. Недалеко ушел от него и Ромен Роллан, сравнивавший Сталина с римским императором Августом. Выясняя причины этого чудовищного самообмана, Эйдельман выдвигает на первый план такие факторы, как гигантский аппарат дезинформации, идеологической обработки и умелой и незаметной для них изоляции именитых гостей от крестьянства, концлагерей и других миров горя, ужаса и террора. Беседы со Сталиным, открытые политические процессы также входят в эту огромную систему обмана.

На этих мыслях рукопись последней статьи Натана Эйдельмана обрывается. Как вспоминает его жена, он, оставив лист в пишущей машинке, отложил работу на завтра. Но это «завтра» не наступило для него никогда. Теперь можно только с горечью сожалеть, каких книг о современной истории и «связи времен» мы лишились.

Уже в больнице, ложась на каталку в свой последний путь в палату, Натан Эйдельман, несмотря на запрещение врача, взял с собой томик Пушкина, в надежде разгадать тайну знаменитого пушкинского стихотворения «Анри Шенье». Эту разгадку, до последнего дыхания живя российской литературой и историей, он унес с собой в небытие.

Осталась в россыпях дневниковых и случайных записей ненаписанная им «главная книга о собственной жизни», о классе 110 школы, о товарищах, об отце, о любимой им «связи времен». Заметки эти с пометкой «ЮК» он собирал всю жизнь, но книга эта так и не написана.

В пасмурный, не по-летнему холодный июльский день мы с Юлием Крелиным получали урну с прахом Эйдельмана в крематории Донского монастыря. Урну положили в целлофановый пакет, а пакет спрятали в сумку. «Такой толстый, а поместился в сумку», — вспомнил невесело Юлик «черную шутку», сказанную на этом же месте восемнадцать лет назад, когда забирали урну с прахом Игоря Белоусова. Пышная высокая трава зеленела вокруг нас на газонах и клумбах, почва которых образовалась из безымянного праха тысяч расстрелянных в сталинские годы, чьи тела сжигались здесь в тридцатые и сороковые. Низкие серые облака, смешиваясь с негустым дымком, неспешно струящимся из квадратной трубы, стремительно перемещались над кирпичной стеной колумбария с фотопортретами усопших, напоминавшей доску почета, в сторону старой части монастыря с полуразрушенным собором, обломками горельефов из взорванного храма Христа-Спасителя, фамильными склепами Ланских и Голициных, надгробиями над местами последнего приюта Хераскова и Чаадаева… «Все переплетено и все чрезвычайно близко» — вспомнилась мне снова одна из последних строк Тоника…

Когда я стою перед книжной полкой и смотрю на плотный ряд книг, написанных Натаном Эйдельманом, поражает, как много он успел в своей короткой, трудной, но, безусловно, счастливой жизни. Когда же вспоминаю его безвременный уход, с горечью думаю, сколько он мог бы еще написать. И ощущение нереальности смерти охватывает меня. И не отпускает…

ЗА ТЕХ, КТО НА ЗЕМЛЕ

Песни

ДЕРЕВЯННЫЕ ГОРОДА

Укрыта льдом зеленая вода. Летят на юг, перекликаясь, птицы, А я иду по деревянным городам, Где мостовые скрипят, как половицы. Над крышами картофельный дымок. Висят на окнах синие метели. Здесь для меня дрова, нарубленные впрок, Здесь для меня постелены постели. Шумят кругом дремучие леса, И стали мне докучливы и странны Моих товарищей нездешних голоса, Их городов асфальтовые страны. В тех странах в октябре еще весна, Плывет цветов замысловатый запах. Но мне ни разу не привидится во снах Туманный Запад, неверный дальний Запад. Никто меня не вспоминает там. Моей вдове совсем другое снится, А я иду по деревянным городам, Где мостовые скрипят, как половицы.

1959 г.

г. Игарка

СНЕГ

Тихо по веткам шуршит снегопад. Сучья трещат на огне. В эти часы, когда все еще спят, Что вспоминается мне? Неба забытая просинь, Давние письма домой. В царстве чахоточных сосен Быстро сменяется осень Долгой полярной зимой. Снег, снег, снег, снег, Снег над палаткой кружится. Вот и кончается наш Краткий ночлег. Снег, снег, снег, снег Тихо на тундру ложится. По берегам замерзающих рек — Снег, снег, снег. Над Петроградской твоей стороной Вьется веселый снежок. Вспыхнет в ресницах звездой озорной, Ляжет пушинкой у ног. Тронул задумчивый иней Кос твоих светлую прядь, И над бульварами линий, По-ленинградскому синий, Вечер спустился опять. Снег, снег, снег, снег, Снег за окошком кружится. Он не коснется твоих Сомкнутых век. Снег, снег, снег, снег, Что тебе, милая, снится? Над тишиной замерзающих рек Снег, снег, снег. Долго ли сердце твое сберегу? — Ветер поет на пути. Через туманы, мороз и пургу Мне до тебя не дойти. Вспомни же, если взгрустнется, Наших стоянок огни… Вплавь и пешком — как придется — Песня к тебе доберется Даже в нелетные дни. Снег, снег, снег, снег, Снег над тайгою кружится. Вьюга заносит следы Наших саней. Снег, снег, снег, снег, Пусть тебе нынче приснится Залитый солнцем вокзальный перрон Завтрашних дней.

1958 г.

Правобережье Енисея, река Горбиачин

ПЕСНЯ

ЧЕТВЕРТОЙ ПАРТИИ

Памяти геофизика А. Образцова,

погибшего на Гиссарском хребте

в августе 1954 года

Снова солнце зажгло ледники. Водопады в тумане шумят. У стремительной горной реки поисковый стоит наш отряд. И опять, как и в прежние дни, на рассвете проверив прибор, на плечах закрепивши ремни, мы уходим тропинками гор. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора. Тает в небе дымок костра, нам в маршрут собираться пора. Ты сейчас обо мне позабудь, не к тебе мой сегодняшний путь. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора. Неспроста от утра до утра над ущельем кружили орлы: наш товарищ разбился вчера, оступившись у края скалы. Возвращаются письма назад, телеграмма ушла в Ленинград. Пусть тоску прогоняем мы прочь, нелегко нам уснуть в эту ночь. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора. В те места, где он был вчера, нам в маршрут собираться пора. Ты сейчас обо мне позабудь: не к тебе мой сегодняшний путь. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора. Скоро осень у нас впереди, будет дождь по палатке стучать. Значит снова машины не жди, значит писем не будет опять. Я тебя здесь не видел во снах: сон никак мне присниться не мог, — лишь холодная сырость одна пробирается в спальный мешок. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора. Пусть земля от дождей мокра, нам в маршрут собираться пора. Ты сейчас обо мне позабудь: не к тебе мой сегодняшний путь. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора. Но не время для грусти сейчас, беспокойная ночь коротка. Пусть нам смерть угрожала не раз, пусть дорога вперед нелегка, то, что счастьем другие зовут, для меня мой сегодняшний труд, и судьбу не отдам я свою за дешевый домашний уют. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора. Разошелся туман в горах, нам в маршрут собираться пора. Ты сейчас обо мне позабудь: не к тебе мой сегодняшний путь. Снова солнце встает с утра, нам в маршрут собираться пора.

1954 г.

Гиссарскии хр.

ПЕСНЯ ПОЛЯРНЫХ ЛЕТЧИКОВ

Кожаные куртки, брошенные в угол, Тряпкой занавешенное низкое окно. Бродит за ангарами северная вьюга, В маленькой гостинице пусто и темно. Командир со штурманом мотив припомнят старый. Голову рукою подопрет второй пилот. Подтянувши струны старенькой гитары, Следом бортмеханик им тихо подпоет. Эту песню грустную позабыть пора нам — Наглухо моторы и сердца зачехлены. Снова тянет с берега снегом и туманом, Снова ночь нелетная, даже для луны. Лысые романтики, воздушные бродяги, Наша жизнь — мальчишеские вечные года. Прочь тоску гоните вы, выпитые фляги. Ты, метеослужба, нам счастье нагадай. Солнце незакатное и теплый ветер с веста, И штурвал послушный в стосковавшихся руках. Ждите нас, невстреченные школьницы-невесты, В маленьких асфальтовых южных городках.

1959 г.

Туруханскии край

БОЛОТ ОГОНЬ ЗЕЛЕНЫЙ

А женам надоели расставания, Их личики морщинками идут. Короткие вокзальные свидания Когда-нибудь в могилу их сведут. А я иду, доверчивый, влюбленный, Подальше от сервантов и корыт, И как всегда, болот огонь зеленый Мне говорит, что путь открыт. А женам надоели годовщины И частых провожаний маята. Подстриженные бобриком мужчины Уводят их туда, где суета. А я иду, обманом закаленный, Брезентом от случайностей прикрыт, И как всегда, болот огонь зеленый Мне говорит, что путь открыт. Шагаем мы сквозь лиственное пламя, Нас песнями приветствует страна, Взрастают под чужими именами Посеянные нами семена. А я иду, совсем не утомленный, Лет двадцати, не более, на вид, И как всегда, болот огонь зеленый Мне говорит, что путь открыт.

1959 г.

Туруханский край

ПЕРЕКАТЫ

Все перекаты да перекаты. Послать бы их по адресу! На это место уж нету карты — Плыву вперед по абрису. А где-то бабы живут на свете, Друзья сидят за водкою. Владеют камни, владеет ветер Моей дырявой лодкою. К большой реке я наутро выйду, Наутро лето кончится. И подавать я не должен виду, Что умирать не хочется. И если есть там с тобою кто-то, Не стоит долго мучиться: Люблю тебя я до поворота, А дальше — как получится.