След
Шрифт:
Как ни упрашивала его дочь Мария остаться, как ни уговаривал Довмонт не покидать Пскова, лишь только схлынула татарва, Дмитрий пустился в путь. Знал, что путь тот последний, но не мог поступить иначе. Уже не о великом княжении помышлял, какое уж здесь великое княжение, - одного хотел: спасти отчину от жадных Федькиных рук.
Что он оставит после себя последнему [26] сыну Ивану - славу героя Дерпта? Пошто ему та слава отцова, когда сам Иван слаб, болен, безволен, непутен? Славы не приумножит, а отца проклянёт, оставшись без вотчины. Андрей-то, как Переяславль Федьке отдал, вывел Ивана, как послушного телка, в Кострому… Нет, всяко надо было выручать для себя достоинство,
26
Другой сын Дмитрия - Александр - умер в заложниках у Ногая.
(Эх, знал бы Дмитрий Александрыч, для кого тот Переяславль выручает, поди, не так спешно кинулся его выручать, если бы вообще кинулся…)
А в том, что переяславцы встанут за него стеной, а если понадобится, то и лягут костьми, Дмитрий не сомневался. Да так бы оно и было, однако о том, что Дмитрий тайно вышел из Пскова, стало известно Андрею - шишиг [27] на Руси всегда хватало.
Андрей с новгородцами нагнал брата где-то возле Торжка. Силы были слишком неравными. Но малая переяславская дружина, сопровождавшая Дмитрия, сделала последнее и единственное, что могла сделать для князя: пала под железом новгородцев, а всё-таки дала ему уйти от погони.
27
Шишиги - осведомители.
Ах, как дёргал шеей Андрей, ах, как кривил злобно морду, когда собственноручно искал среди мёртвых тело брата, искал и не находил!
А Дмитрий укрылся от брата у Михаила Тверского. Если когда и было меж ними зло, то Михаил того зла Дмитрию не попомнил. Напротив, принял все возможные меры к тому, чтобы если не примирить братьев, что было невозможно по сути, то хотя бы восстановить некое подобие справедливости.
В Торжок к Андрею было отправлено тверское посольство во главе с архиепископом Симоном. Как там сладилось, сказать трудно. Что более смирило Андрея - заступничество Михаила или сам вид некогда великого, недоступного в доблестной выси, а ныне раздавленного, сломленного, побеждённого брата, - неизвестно. Однако главное было достигнуто: Дмитрий отказывался от каких-либо притязаний на великий владимирский стол (да какие уж там притязания, когда по всему было видно, что уже из могилы отказывался ото всего Дмитрий), Андрей же возвращал Дмитрию отчину, отпускал из Костромы Ивана, а складнику своему Фёдору Чёрному велел оставить Переяславль…
К слову сказать, уходя из Переяславля, не иначе как от сильного огорчения, Фёдор подпалил его с четырёх концов. Русский-то народ прозвания недаром даёт - уж коли Чёрный, так Чёрный.
Но о той последней досаде Дмитрий Александрович не узнал. Видно, напоследок Господь смилостивился к нему: он умер по дороге на Переяславль возле Волока-Ламского, успев принять долгожданную схиму.
Вот вроде и все, что касается взгляда назад.
Да, вот ещё что: князь Андрей после смерти брата неожиданно изменился. Притихшая Русь ждала новых буйств, новой крови ради упрочения власти, но ничего такого не дождалась. Андрей стал сер и уныл, жил, словно его и не было. Как будто со смертью брата и в нём какая жила оборвалась. Все ему теперь стало пресно…
А что касается власти, так он и вовсе не знал, что с нею делать. Оказалось, она ему не нужна. Помаявшись без дела в стольных своих городах Великом Новгороде и Владимире, не найдя для себя забот на Руси и предмета для новой зависти, окончательно заскучав, Андрей Александрович женился на дочери ростовского князя Дмитрия по имени Васса и вернулся в свой родной Городец…
Пошто и выезжал из него? Пошто? Всё это пошто?
Ведь как ни крути, не больно-то и понятно,
Пошто злоба - ведь братья!
Пошто зависть, если власть - бремя?
Ужели лишь от одной человечьей низости всю Русь терзали в кровавые лоскуты?
Ужели Русь так не ценна в глазах её безумных правителей, что стоит не выше их тщеславия, злобы и зависти?
Тогда чего ж она стоит?
Да, разумеется, через ту зависть и злобу татары вершили своё главенство, но разве татары виной в нашей братской злобе и братской зависти? Что татары? Тоже люди суть, хотя, конечно, и нехристи, прости Господи.
Но, как оглянешься назад повнимательней, так и кинет в оторопь: не то, все не то! Не должно так было быть! Так отчего же так?..
И вдруг, как слепец, обжёгшись о нестерпимый свет, прогреешь на миг и поймёшь: от давнего того века ИНЫЕ СИЛЫ избрали Русь полем битвы, где бьются не добрый со злым, а ЗЛО с ДОБРОМ…
Чем-то кончится?.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КАНУНЫ
Глава первая
Жаждет пути Даниил, и хоть в иной час чуток к приметам, ныне к ним глух, не слышит ни скрипа, ни мышиного писка, ни как огонь бучит, брызгая искрами. Не до бабьих примет. Знает Даниил: долог, увилист, каверзен и кровав будет тот путь, что избрал, и на том пути один лишь заступник - Бог, у Него и просит на путь тот благословения, заранее каясь, заранее отмаливая грехи. И свои, и чужие…
В небольшой обыденке [28] перед тёмным ликом Спасителя в бронзовой масляной плошке чадно потрескивает пеньковый фитилёк - вот-вот загаснет. И тогда густая предрассветная тьма выступит из ближних углов, в один глоток сожрёт слабый свет. Надо бы кликнуть людей, возжечь огни, да неколи молитву прервать. С полночи Даниил с колен не встаёт, уж ног под собой не чует. Вестимо: ночная молитва паче дневных молеб - скорее путь к Богу отыщет.
«Господи, Иисусе Христе, прости мне гордыню мою и помыслы честолюбивые! Прости мне грехи мои предбывшие и грядущие, зряшные и нечаянные, и… непростимые! Потому что знаю, на что иду! Но пред Тобой не за себя ратую - за сынов, за людей московских! Ведь знаешь, не кровью я поднял этот град из праха безвестности - трудом единым! Как утвердить сей труд без греха?
28
Обыденка– домашняя церковь.
Укажи, дай путь безгрешен, Господи, и я пойду по нему! Дай путь, Господи!..»
Надолго умолкает Даниил, вглядываясь в строгий непроницаемый лик, словно и впрямь ждёт ответа - простого и ясного.
Молчит Господь.
«Что ж, война, Господи? Так дай сил на войну! Не ради единого примысла, но ради достоинства московского! Не нами заведено, что честь-то на страхе держится!
Но не тот враг, на кого иду, а тот, кого хочу одолеть! Сыт он, но не умерился в жадности, тих он, но злобен, ибо нет меры для злобы бешеного - кусать будет, пока дух не испустит! Знаешь ведь, Господи, не клевещу на него! Прости мне помыслы грешные и дай сил одолеть врага - брата единоутробного! Верую во славу Твою!