След
Шрифт:
Да ведь не спорить же было Юрию с невразумленным! А парень по-своему понял его молчание и уж вовсе торжествующе продолжал:
– А вот ещё толкуют попы про какого-то Создателя. Будто бы он создал и меня, и тебя, и всех из огня и глины, али ты веришь в то, господине? Я вот не верю! Я в него верю!
– Он указал глазами на срамославный образ греха и всяческого непотребства, который Юрий все ещё держал в руке: - В нём мой корень, в нём моя жизнь, благодаря
«Оскопить, как хряка, как жеребца! Засунуть ему корень-то его в рот, чтобы уж больше не грехословил!
– бешено секлись в голове Юрия, словно молнии в небе, мысли. И при этом он чувствовал на себе тяжкий, жгучий взгляд этой девки, от которого млел, будто был слаб.
– Убью! Всех убью!»
– Убьёшь его, дашь им мученика, - с другой стороны по-предательски в спину тихо шепнул Редегин.
– Говоришь, не знаешь другого Создателя? .
– Не знаю!
– Узнаешь, собака!
– Юрий дёрнул шеей, глаза его побелели от ярости.
– Ну, где ваша святая Ердань, нехристи?
– крикнул он.
– Да вона она, речка-то, под откосом, - махнул рукой Конобей.
– Мы их тамо-тко и словили! А в речке-то уж и прорубь есть, княжич!
– Гони!
Конобей и Мина подхватили парня под локти. На мгновение, как в рубке, Юрий столкнулся с девкиным взглядом. Ему показалось, она смеётся над ним!
– Всех, всех в купель! Гони!
– Не дело то, - попробовал удержать его Костя Редегин, - только зло плодим!
– Молчи ты!
– в бешенстве обернулся Юрий.
Старых и малых, с крестами и без, согнали к реке. Широкая полынья курилась по морозцу парком. Видать, уж учёные и крещёные таким образом людишки притихли. Только дети орали. А бабы и мужики, старики и старухи - всех вместе их было числом около тридцати, обречённо скидывали с себя одежонки, кто догола, кто до исподнего, жались друг к другу, переступали по снегу босыми ногами.
– Со святыми упокой!..
– глумливо затянул Федька Аминь.
– Подавись ты!
– оборвал его Редегин.
– Дак, шутю я, боярин!
– зло огрызнулся Тимоха.
– А ты, Конобей, крестным им будешь! Отныне сельцо это тебе отдаю!
– внезапно расщедрился Юрий.
Дружинники ахнули - эвона повезло Конобею-то! С Юрием сроду так, не знаешь, чего ждать от него: то ли все отберёт, вплоть до жизни, то ли так одарит, что до смерти молить за Него будешь Господа. На то он и князь, хотя и княжич покуда. Тревожно с ним, но и весело!
Конобей ловил Юрьеву ногу:
– Мне сельцо, княжич, мне?!
– Гляди теперь, ответишь, коли они Господа не приемлют!
– Юрь Данилыч, княжич, да я им сам вот этими руками церкву-то срублю! Сам попом стану!
– хохотал от восторга Андрюха.
– Ну, хватит ёрничать, - построжел Юрий.
– Во имя Господа нашего Иисуса Христа кунай нехристей в купель Иорданскую!
И началась потеха.
Дружинники хватали в охапку тех, кто попадался под руку, волокли к полынье. Там Конобей на свой выбор кого
«Во имя Отца и Сына, и Святого Духа!..»
– Аминь!
– осеняя крестным знамением, ревел Тимоха, помогая выбраться из купели «крещённым».
Последним «крестили» того, кто в хер веровал. Чтобы не брыкался кабан здоровый, руки-то ему ещё давно за спиной скрутили. Так и кинули в полынью со связанными руками. То рыжая голова покажется над водой, то унырнёт.
– Ну, веруешь в Господа нашего Иисуса Христа?
– Не верую!
– А веришь, чудская скотина, в Создателя?
– Не верую!
– Подохнешь!
– Не верую!
И вновь тёмная вода смыкается над его головой. Да ведь не потонуть ему самому, не уйти под лёд от мучителей - догадливый Конобей на лямку его привязал.
– А теперя веруешь?..
Девка, та, что с медвяными волосами, упала перед Юрием ниц. Волосы от воды тяжелы, облепили белое, нежное тело.
– Не губи его, князь! Служить тебе станет! Дай срок, и веру примет твою, коли впрямь она истинна!
– Да, не брал бы ты греха на душу, Юрий, - заступился за нехристя и Редегин.
– Не вина, а беда его, что невразумлен! Бог прощать велит…
– Я не Бог.
– Спаси его… - Девка, ползая на коленях и пугая коня, старалась припасть губами к красным сапогам княжича.
– Что так плачешь о нём, жених твой?
– Брат мой! Чист он сердцем, дитё!
– Экое дитё-то!
– смеётся Юрий. Но смех его не уверен, не весел смех.
– Ну, говори уж: веруешь что ли?
– ухватив парня за волосы, просит уже, чуть не молит сознаться того Конобей. То ли занравился ему упрямством своим и силищей этот парень - так сильному нравится сильный, то ли жалко стало Конобею вот так безо всякого прока топить уже не чужого, а своего холопа.
– Да говори уж, чего ты! Неужто любо тебе за хер-то погибать?!
Парень бессмысленно глядел в выпученные глаза, рыгал водой, а всё же мотал головой: не верю.
Сбившись в кучу, чудь толпилась на берегу. Даже дети умолкли. Кто постарше, глядели заворожённо из-под материнских рук на полынью и на княжича. Самые неуёмные в потехе дружинники и те построжели.
Лишь девка выла, задыхаясь и всхлипывая:
– Спаси, господине, спаси…
И тут Юрий сделал то, чего уже потом никогда не дозволял себе. Нет, не пожалел, нет, но смилостивился:
– Ладноть, тащи его! Авось образумеет…
И от тихого ли его голоса, от слов ли его, от того ли, что зло в себе победил и явил добро, единым вздохом, как под ветром листва, пала чудь на колени.
И Конобей, то ли не поняв, то ли не услышав, стоял на коленях перед полыньёй, удивлённо глядя на князя.
– Вот как надо-то, - благостно произнёс Редегин. Юрий полоснул его жёстким взглядом. Он уж жалел о сказанном, понимая добро за слабость.
«Нет, не так надо с ними, не так!
– будто кто нашёптывал.
– Доброго - не поймут, слабого - не простят…»