Следопыт Урала
Шрифт:
— А ну, бросай наверх ружья и топор! — приказал Никифор. — В яме затихло. — Затаился, варнак. Что будем делать?
— Надо уговорить!
— Уговоришь его! Как пальнет. Пойдем, пусть подыхает в яме. Ружей только жалко.
— Что ружья? Человек пропадает, — и, подойдя почти вплотную к яме, Зуев спокойно сказал беглому: — Выбрасывай ружья и вылазь. Поговорим.
— Знаем мы этот разговор. Руки скрутите и в Горную полицию, — раздался из ямы приглушенный голос проводника, — лучше тут пропадать, один конец.
— Может, и без Горной полиции обойдемся, — сказал Василий.
— Что с ним толковать? —
Он отошел от ямы. Василий тоже.
— Ладно, держи! — крикнул из ямы Михаил, и на снег упало сначала одно, потом другое ружье, а за ними топор, лыжи и мешок.
Подобрав оружие, Никифор отнес его подальше. После этого он обвязал ремень вокруг дерева и бросил свободный конец в яму. Через минуту над ней показалось покрасневшее от натуги лицо проводника. Выбравшись, тот повернулся спиной к казаку и скрестил за спиной руки.
— Вяжи. Все равно жизни не будет.
— Дурак! — отрезал Никифор. К ним, забросив ружье, за спину, подошел Василий. — Зачем тебя вязать? Мы б могли после того, как ты из ямы все выбросил, тут тебя и оставить. Тут тебе и суд, тут тебе и казнь. Да разве можно? Эх ты, голова. Откуда ты?
— Беглый я, — глухо произнес проводник.
— Беглый! — передразнил его Никифор. — Это мы знаем, потому и бумагу не спросили. Какое нам дело, что беглый? Мы, что? Горная полиция?
Проводник угрюмо молчал. Вдруг, кинув шапку, он повалился перед Василием и Никифором на колени.
— Братцы, простите! Нечистый попутал. Да разве я сам мог? Затравили, вот и пошел на такое дело.
— Вставай, вставай! — сказал Зуев, пытаясь помочь, бедняге встать. Осмелел и Наль. Он приблизился к беглецу и с любопытством уставился на него.
— Не встану! — Я вас душегубами посчитал — бары, одним миром мазаны. Что помещик, что смотритель на руднике, что вы.
— Вставай, братец, ничего! — подтолкнул его Никифор. Михаил встал, но шапку не надевал. Голову склонил виновато.
— Мы помещика Турова крестьяне, — проговорил он, — а он нас в карты проиграл. Демидов нас и откупил, согнал с родных-то мест и на Урал. Жена смотрителю не потрафила, он ее на «бабью каторгу» угнал. А тут и на меня доглядчик взъелся. Стукнул я его да в бега. Утеклецом и стал. Одна думка теперь: в Сибирь, в глушь податься. А куда без припаса в тайге? Вот и попутал бес на лихое дело.
— Худо дело, — сочувственно вздохнул Зуев, — только мы не вороны, глаза человеку клевать не станем. Ружье, конечно, тебе дать не можем, от казны оно, нам за него ответ держать. А вот одеждой поможем, еду дадим и топор бери. Как без топора в тайге? Один пойдешь или с нами в сторону Тобольска поедешь?
— Спасибо тебе, Василий Федорович, по-человечески решил, — растроганно проговорил Никифор. — Нужда человека на варначество толкнула.
Михаил растерянно теребил в руках шапку и переступал с ноги на ногу. Губы нервно дергались, в глазах вдруг помутилось. Так ни слова и не мог сказать: не ожидал, что с ним так великодушно поступят. Он решил продолжать свой путь один и опять наладился идти по лосиной тропе. Наль преградил ему дорогу:
— Нельзя!
Когда Наль заметил, что его не понимают, он махнул рукой, требуя следовать за ним. Пройдя шагов пятьдесят, мальчик остановился, потребовал
— Повезло тебе, парень, — сказал Никифор, — миновал яму, так стрела тебя бы и прошила.
Василий попросил Наля проводить Михаила до тропы манси, идущей лесом от стойбища к стойбищу. Наль шагал впереди легко, а Михаил следом за ним. Но вот проводник остановился, обернулся и, сняв шапку, помахал Василию и Никифору. Через минуту спутники исчезли, заснеженная узкая просека с ровной линией свежей лыжни опустела.
ПОЕДИНОК С ДВУНОГИМ ВОЛКОМ
Единственным путем из Тобольска в Березово был Иртыш.
Редкие селения татар и русских переселенцев да стойбища хантов, или остяков, как звали их казаки, ютились только по берегам реки. В сторону от Иртыша лежали непроходимые леса и болота. Мелко и густо рос тальник. Ольха, осина, тополь, береза, ель и сосна образовывали глухие заросли. Летом по Иртышу плыли на лодках, зимой ездили на санях.
Василий торопился до оттепели достичь Березова.
С Иртыша выехали на Обь, которая шириной была здесь в несколько верст. Дальше встречались только стойбища хантов. Ехали на собаках и оленях.
Перегона за два до Березова остановились в одном стойбище. Василий узнал от толмача, что здесь болеет мальчик.
Когда у охотника Енге заболел сын Ват, он по старому дедовскому обычаю решил лечить его сам. Сначала искал место, где скрылась болезнь. На голое тело Вата положили горячий уголь и стали водить им по коже с места на место. Там, где уголь жег больнее всего, там и таилась болезнь. Василий хотел вмешаться, но отец больного, внимательно выслушав приезжего через толмача, продолжал делать по-своему. Само лечение оказалось еще более жестоким. На грудь положили зажженную чагу — кусок березового нароста. Чага медленно тлела на теле. Мальчик метался от боли, но его держали. Когда чагу убрали, на груди остался ожог с почерневшей кожей.
Вату стало еще хуже. Отблески пламени очага тревожно падали багровыми пятнами на мечущегося в жару больного. На третий день мальчик потерял сознание. Тогда отец позвал шамана Эвура, в переводе на русский — волка. Одетый в длиннополую и широкую меховую одежду, шаман сидел на корточках у очага и сушил круглый бубен. Лицо у него маленькое, морщинистое, с редкой рыжей бородкой и тонкими злыми губами. Глаза полузакрыты. Сухой песцовой лапкой он время от времени ударял по бубну, и тот, накаливаясь у костра, звенел все звонче и звонче.