Следователь по особо секретным делам
Шрифт:
– Так я и думал! – закричал он, и даже подскочил на жестком докторском стуле, который он оседлал минуту назад. – Так и знал, что он где-то здесь!
– Но почему же он здесь? – недоуменно вопросила Лара. – Уж он-то должен был прямиком отправиться в ад!
– Он бы и отправился туда, любезная барышня, – заверил её Михаил Достоевский. – Да вот незадача: там, в вашем мире, – он ткнул тощим пальцем вверх, хотя вряд ли сведеноргийское пространство можно было считать миром нижним, – его казнили. То есть, формально он оказался убиенным.
Лара и Хомяков
– Всё ясно: его статус убиенного дал ему шанс на некую реабилитацию.
Он всегда подозревал, что казнь преступников – это, по сути, благодеяние для негодяев. И грех на душу для тех, кто приводит приговор в исполнение.
– Только вот шансом своим он воспользоваться не пожелал, – сказал бывший лекарь.
И стал рассказывать, как было дело.
Василий Комаров попал сюда довольно давно – хотя время для территории теней особой роли и не играло. Но на «шаболовского душегуба» далеко не сразу обратили внимание. В этом мире никто не регистрировал вновь прибывших – институт прописки в сведенборгийской Москве не действовал. И лишь неизвестное время спустя до здешних обитателей стало доходить: в их бессолнечной Москве творится нечто по-настоящему скверное.
Оказалось, что и тем, кто уже умер, можно нанести ущерб – причем ущерб необратимый. Как-то среди ночи (условно говоря: смена времени суток тут внешне никак не проявлялась, но определенный регламент обитатели города призраков всё же соблюдали) Михаила Андреевича Достоевского потревожил стук в дверь его флигеля. Он его, конечно, не разбудил: в этой Москве никто никогда не спал. Но стучали до того громко и настойчиво, что бывшему лекарю на несколько мгновений погрезилось: он по-прежнему жив, всё еще состоит на службе и его срочно вызывают к пациенту.
И он почти угадал.
– Двое моих знакомцев с той площади, – сказал Михаил Андреевич, даже не обращаясь к Скрябину, Ларе и Хомякову, а просто озвучивая собственные воспоминания, – привели ко мне под руки третьего – с проломленным основанием черепа. Будь он жив, такая травма убила бы его на месте. Но на тех, кто уже умер, законы природы действуют иначе.
– Тот человек – с проломленной головой, – на него напал шаболовский душегуб? – задал вопрос Николай.
– Мы пытались того бедолагу расспросить, но без толку. Он только смотрел на нас всех – мутным взглядом. И ничего не отвечал. Да и навряд ли он слышал, что мы спрашивали.
– Вы оказали ему помощь?
– Перевязал голову, да. И те двое его увели. А после приводили его ещё три или четыре раза – менять повязку. Но, уж конечно, голова у него не заживала – это на живых может заживать. И ни одного слова он так больше и не произнес. Хоть с тех пор по вашему счислению минуло никак не меньше десяти лет.
– И, надо полагать, тот покалеченный пациент не был единственным. – Николай произнес это без вопросительной интонации.
– Знал, что вы догадаетесь.
– Мудрено было не догадаться! Ведь казненный душегуб
– Не на поимку, нет! – Отставной лекарь резко мотнул головой. – Вы должны убрать его отсюда! Только тогда я по доброй воле отдам вам ту вещь. Этого зверя надобно истребить. Ко мне потом приводили еще двадцать восемь человек с одинаково проломленными головами. Всего – вместе с тем, первым, – будет двадцать девять. И, видит Бог – а уж Он, конечно, всё видит, – перспектива довести этот счет до тридцати меня совсем не блазнит.
– А вы уверены, – подал голос инженер Хомяков, – что преступником являлся именно он – шаболовский душегуб?
– Да уж уверен, будьте благонадежны! Здесь очутились аж двое из тех лошадиных барышников, которых Комаров в свое время порешил. И они сразу смекнули, что к чему. Они-то умом не повредились – им ведь не здесь головы проломили. А я, к тому же, самолично сличил раны на их головах с теми, которые получили здешние жертвы. Вы ведь, – обратился Михаил Андреевич к Скрябину, – по следственной части служите? Я не ошибся? Так вот, во всех случаях modus operandi совпадал полностью.
Николай только кивнул, а потом спросил:
– Его жертвы – они были ограблены? У них забирали что-нибудь?
– Забирали, да. Как я сумел узнать, при каждом из пострадавших были ценные, памятные личные вещицы. При ком – золотой нательный крестик, при ком – часы, а у одного с руки сняли старинный перстень с изумрудом. Хотя для чего золотые вещи нужны ему тут, ума не приложу.
– Жаден он был – Василий Комаров – до золотишка и разных буржуазных побрякушек, – с тяжким вздохом произнес инженер Хомяков. – Да и детям своим эту склонность передал.
И Скрябин внезапно всё понял.
– Ваша жена, Сергей Иванович, – обратился он к Хомякову, – какая у нее была девичья фамилия?
Тут же уразумел, в чем дело, и Михаил Достоевский.
– Так этот душегуб – ваш тесть, стало быть?! – Вот теперь отставной лекарь изумился по-настоящему – чуть ли не впервые за всё время их короткого знакомства.
– Я об этом понятия не имел, когда расписывался с Варенькой, – сказал инженер и так понурился на своем стуле, что Дик тут же пошлепал к нему и в попытке утешения положил ему на колено свою длинную морду. –Её фамилия была – Великанова, и я знал, что она и её старший брат воспитывались в детдоме.
– А с её братом вы встречались? – Скрябин уже догадался, каким образом письмо, так его взбесившее, попало к нему в почтовый ящик.
– Он даже на нашей свадьбе не был.
Около года тому назад инженер женился на хорошенькой девушке Варваре, которая была моложе его на двадцать лет. Николай помнил это, потому что даже он сам побывал на той свадьбе гостем – как и все его соседи по дому. И Скрябин неоднократно встречал в подъезде жену – теперь вдову – инженера: с румяным личиком в форме сердечка, с короткими русыми локонами. И всё время с разными золотыми сережками в ушах.