Следствие ещё впереди
Шрифт:
Мужчина усмехнулся: он знал себе цену. Но Петельников был не из тех, кого можно сбить усмешкой.
— Я бы запретил продавать брюки, — сообщил инспектор.
— Не понял.
— Брюки надо вручать человеку торжественно, как оружие или орден. Если докажет, что он мужчина. А пока пусть ходит в юбке. Или в синих плавках.
Мужчина не обиделся.
— Романтизм.
— Впрочем, — сказал Петельников, — я к вам по делу, Валентин Валентинович.
Померанцев рывком повернул голову и уставился на инспектора, — это его удивило
— Откуда меня знаете?
— Я из милиции, — представился инспектор.
Валентин Валентинович откровенно усмехнулся, но ничего не дрогнуло в его лице. Он вроде бы потерял интерес к разговору, который до этого ещё как-то бился.
— Всех вызывают, а меня решили допросить на пляже? Почему такая честь?
— Следователь попросил вас найти и направить к нему, — разъяснил инспектор, помолчал и добавил: — И вашу жену.
— Жена сегодня домой не придёт, — отрезал Померанцев. — Она пошла к матери, там и ночует.
Петельников снял ботинок и начал вытряхивать камешки. Валентин Валентинович повернулся к солнцу другим боком.
— Когда мне явиться?
Рябинин велел прийти сейчас же. Надевая ботинок, Петельников глянул на мускулатуру Померанцева — годится ли тот в бойцы. Но то, что он увидел, заплело ему пальцы, которые никак не могли распутать шнурок. То, что он увидел, может изменить следственные планы. Поэтому инспектор сказал:
— Завтра в десять.
Он всё завязывал шнурки и смотрел на крупную бархатисто-коричневую родинку Померанцева, прилипшую под правым соском.
17
В практике Рябинина бывали такие совпадения, что, расскажи кто другой, не поверил бы. Они удивляли своей ненаучностью. Он помнил случай, когда с судебно-медицинским экспертом осмотрел труп, а через день этот самый «труп» пришёл к нему в кабинет, возмущённо потрясая свидетельством о своей смерти…
Сначала умирает Симонян. Теперь покушение на жену Померанцева. Казалось, можно допустить и совпадение. Но Рябинин не сомневался, что эти две смерти связаны одной ниточкой. Если бы преступления связывались ниточками… Кровавые ручьи их связывают. А ниточка остаётся следователю.
Когда он узнал о родинке, всё встало на свои места: погибали или должны погибнуть те женщины, которые связаны с Померанцевым. Умерла Симонян, писавшая ему записку. Лежит в больнице с ножевым ранением его жена. Рябинин вспомнил, что сказал о Померанцеве Суздальский, — бабник, хлыщ и бабник. Одно было не совсем понятно…
В кабинет ввели Коваля, и Рябинин перестал описывать четырёхугольники вокруг стола.
Задержанный оказался длинным лысоватым мужчиной с мрачным сосредоточенным лицом. Он сел нехотя, но на стуле укреплялся обстоятельно, будто не собирался с него вставать. Знал, что разговор будет не быстрый и не простой.
— Ну, Семён Арсентьевич, кем вы работаете?
— Бульдозерист, — буркнул он.
— Хорошо, —
— Есть семья?
— Двое пацанов.
— Расскажите про своих друзей и знакомых.
Коваль начал перечислять многочисленных приятелей и родственников. Рябинин записывал их на отдельном листке и думал, что, по его версии, Коваль должен быть связан с Померанцевым. Но среди знакомых задержанный Померанцева не назвал.
— Теперь расскажите, как вы ударили женщину ножом.
— Я не ударял, — твёрдо заявил Коваль.
— Как это «не ударял»? — удивился Рябинин; удивился откровенно, громко, даже чуть возмущённо.
— Так и не ударял, — повторил задержанный, уперев тяжёлый взгляд в стол.
— Расскажите, как всё получилось.
Коваль помолчал, шевельнул стул и начал говорить, медленно ворочая языком. Рябинин ещё не понял: то ли опасается проговориться, то ли мысль неповоротлива, как и его бульдозер.
— Иду я, значит, по мосткам, а эта женщина, значит, впереди идёт. Ну, я иду, и она идёт, доски под ногами стучат, хлопают, некоторые оторваны… Я трезвый был… почти. Стакан сухонького. Иду сзади…
— Сколько было до неё метров?
— Ну, три, а может, меньше. Может, и больше. Иду, значит… Вдруг она останавливается, глядит на меня… И как подкошенная на доски так и легла. Я думал, сердце или там какая гипертония… Смотрю, кровь… Вот и всё.
— Кто-нибудь сзади шёл?
— Никого.
— А впереди?
— Никого.
— И вы её не ударяли?
— И я не ударял.
— Значит, нечистая, — усмехнулся Рябинин.
— Та зачем она мне? — повысил голос задержанный.
Этим сейчас занимался Петельников — зачем она ему: беседовал с женой, друзьями, сослуживцами, соседями Коваля. Проверяли всю его биографию.
— Семён Арсентьевич, почему вы строите из себя глупого человека? — поинтересовался Рябинин. — Ведь, кроме вас, абсолютно никого не было! Вы и она!
— Це верно. — От волнения Коваль стал употреблять украинские слова.
— Вот видите — це верно. Какой же смысл отрицать?
— Не бил я её.
Коваль даже крякнул от избытка чувств и, махнув рукой, повторил:
— Та не бил я её!
— Тогда кто? Вы должны были видеть.
— Никого не было.
— Вот. Вы здравый человек?
Задержанный кивнул.
— Если двое идут друг за другом, а потом один из них падает порезанным, то, бесспорно, порезал его второй. Не так ли?
Коваль опять согласно кивнул головой, обдумывая это логическое построение.
— Если бы у потерпевшей была пулевая рана, — продолжал Рябинин, — то могли стрелять издали. А тут ножом.
Коваль молчал. Да и нечего было возразить.
— Зря вы, Семён Арсентьевич, не говорите.
— Та не бил я!
— Для меня ведь неважно, признаете вы удар или не признаете: для чего вы это сделали? Или вас научили? Или вас наняли?