Следствие ещё впереди
Шрифт:
Сыч неожиданно остановился — проход кончался тупиком, где приткнулись бачки с мусором и громоздились пустые ящики. Бежать было некуда: впереди стена, сзади инспектор. Тогда Сыч выхватил метровый кусок стальной трубы, который чуть торчал из бачка, и повернулся к инспектору. Стало тихо — каждый не шевелился.
Вдруг Петельников подцепил ногой ящик и двинул к себе. Сыч поднял трубу над головой: решил, что инспектор хочет швырнуть ящик в него. Но Петельников неожиданно на этот ящик сел, достал сигарету и закурил. Удивлённый Сыч ждал, что будет дальше, —
— Что стоишь, как дурак, — сказал Петельников. — Опусти лом-то. Или забыл мои приёмы?
— Против лома нет приёма, — прохрипел Сыч.
— У меня есть оружие, — усмехнулся инспектор.
Сыч молчал, не выпуская трубы.
— Ну, допустим, треснешь меня, — спокойно продолжал Петельников, — убьёшь. А что дальше? На вышку наскребаешь?
Сыч опустил трубу, но ещё держал её крепко, до сухости пальцев.
— Мы, Сыч, знакомы давно. Я ведь с тебя свою работу начинал. Файку-то, сбытчицу, помнишь?
Последняя фраза почему-то подействовала. Сыч шмыгнул носом, матерно выругался и швырнул трубу обратно в бачок.
— Правильно, — одобрил Петельников и поднялся с ящика.
— Капитан, просьба будет, — угрюмо сказал Сыч. — Пожрать бы перед камерой по-человечески…
— А не убежишь?
— Сука буду, — пообещал Сыч.
Петельников знал, что его словам верить можно — они у этого рецидивиста были металлические, как та труба в бачке.
— Пошли, — коротко бросил инспектор.
Они двинулись тем же путём, которым бежали. Сыч молчал, рассматривая землю под ногами. Шёл тяжело, стараясь продавить мокрый асфальт весом короткого квадратного тела. Он него пахло резиной. Им было что вспомнить, но они молчали — впереди предстоял иной разговор.
— Только у меня «рябчиков» нет, — сообщил Сыч.
— Одолжу. А в колонии не заработал, что ли?
— Привёз, — нехотя признался Сыч, — да всё с маманей пропили.
Петельников помнил его мамашу, в то время молодую ещё бабёнку без царя в голове, которая любила угарные компании. Мальчишкой Сыч вместо молока пил по утрам пиво. Отца своего он не знал, да его не знала и мать. Она была из тех, кому Петельников запретил бы рожать детей, будь его воля.
Официантка удивлённо оглядела странную пару. Но когда высокий приятный мужчина передал меню тому, у которого под потёртым пиджаком вроде бы ничего не было, она поняла, что первый кормит второго.
— Чего брать? — спросил Сыч.
— Чего хочешь.
— Вот этот… бифштекс, можно?
Петельников кивнул.
— А два можно? И солянку… одну? — уточнил Сыч, справившись с желанием заказать и пару солянок.
— Не съешь, — предупредил инспектор.
Сыч только усмехнулся.
— Как освободился, ни разу по-человечески не жрал.
Петельников только вздохнул. Не каждый может стать поэтом, учёным, артистом или космонавтом. Не каждый может сделаться инспектором уголовного розыска. Возможно, не каждый может стать счастливым. Вероятно, не у каждого сбылись мечты… Но работать и жить по-человечески может
20
В это время Рябинин допрашивал Померанцева. Тот сидел прямо и невозмутимо, на вопросы отвечал кратко, точно, подумавши. Его правильное лицо казалось Рябинину отлитым из светло-коричневого металла, покрытого лаком. Такими породистыми ему представлялись древнефамильные дворяне.
— Ну, а враги у жены были?
— Нет, не было.
— А какие у вас отношения с женой?
— Вы хотите спросить, не был ли я её врагом? — усмехнулся Померанцев. — Отношения были как у всех.
— У всех отношения разные, — заметил Рябинин.
— Вот у нас и были разные. И ссорились, и дружили.
Он так и сказал — дружили. Рябинину понравилось это выражение: дружить с женой.
— А у вас есть враги?
— Что вы везде ищете врагов? — поморщился Померанцев.
Он вёл себя начальственно, чуть снисходительно. Учёный, руководитель группы, кандидат геолого-минералогических наук… Да ещё и муж потерпевшей, а потерпевшие в прокуратуре всегда на особом положении, как тяжелобольные в семье. О том, что он подозреваемый, Померанцев, видимо, не знал. Последняя мысль удивила Рябинина, — это Померанцев должен знать.
— У меня работа такая, — спокойно заметил Рябинин, — искать врагов человека.
— У меня их не было.
— И на работе не было?
— Нет.
— А Суздальский?
— Ну, он не мой враг, а всего рода человеческого.
— Вы сами-то никого не подозреваете? — поинтересовался Рябинин.
— Странно, — чуть удивился Померанцев. — Как я могу подозревать? Тут я вам не помощник.
«Если не враг», — подумал Рябинин, не спуская глаз с его холёного лица.
— Если бы вы меня спросили, — добавил Померанцев, — про Тунгусскую антиклизу или, скажем, Балтийский кристаллический щит…
Рябинин в начале следствия допустил одну серьёзную ошибку: не изучил отношения между сотрудниками сорок восьмой комнаты. Сейчас он чувствовал это. Но теперь изучать уже было ни к чему, теперь есть путь короче — через Сыча, которого должен поймать инспектор.
— Валентин Валентинович, вы любите жену?
— По-своему люблю.
Рябинин усмехнулся: когда любят «по-своему», то вовсе не любят. Померанцев понял его усмешку и разъяснил:
— Нет эталонов любви. В разное время мы любим по-разному. И разных людей мы любим тоже по-разному.
— Угу, — сказал Рябинин.
Ему никогда не нравилось истинное спокойствие. Только то спокойствие он ценил, которое давалось нелегко, когда под недрогнувшей кожей кипит злость или любовь, как кипяток за стенкой колбы.
— Как вы только руководите? — тихо сказал Рябинин.
— А при чём здесь это?
Серые глаза Померанцева смотрели строго, изучающе: что следователь имел в виду?
— Уж очень вы равнодушны, а руководство требует беспокойства.
— Моя работа к делу не относится.