Следствие ещё впереди
Шрифт:
— Расскажите о сестре поподробнее.
— Сразу трудно. Она была человеком без недостатков…
Рябинин поморщился, но не лицом, а, как ему показалось, где-то внутри.
— Я не так сказала. Точнее, её все любили.
«Чёртова баба», — подумал Рябинин о Покровской и зло о себе — до сих пор не научился скрывать свои мысли. Не лицо, а телевизор.
— Она не была ни борцом, ни сильным человеком. Вера… женщина, да, именно женщина. Мягкая, добрая, даже податливая. Вы, наверное, это считаете недостатком…
«Чёртова баба», — окончательно решил Рябинин
— Врагов у неё не было, — продолжала Покровская. — Правда, и друзей особых не имелось. У них, Вера говорила, дружный коллектив на работе. С мужем она разошлась лет десять назад, я его и не знала. Неудачный брак. Я тогда жила в другом городе.
— Был у неё… друг? — спросил Рябинин, еле удержавшись от прилипчивого «сожителя».
— Тут она скрытничала, но думаю, что был.
— Почему так думаете?
— По деталям. Куда-то уходила по вечерам, звонила… Была весёлой… Вот и записка.
— А вообще вы знали её знакомых мужчин?
— Одного знала. Вера с ним года два дружила, но это давно.
— А второго не знаете?
— Не знаю.
— Значит, того она от вас не скрывала, а этого скрыла, — заключил Рябинин.
В ровном взгляде Покровской мелькнул лёгкий интерес: видимо, она такого вывода не сделала.
— Накануне были у сестры?
— Просидела весь день и весь вечер, допоздна. К ней никто не приходил.
Рябинин всё записал, хотя и писать-то было нечего. Он ещё не представлял, в какой форме займётся этим случаем и разрешат ли ему заняться.
— Ничего не обещаю, — сказал он, — но попробую возбудить дело. Любопытные детали здесь есть.
Покровская встала, попрощалась и пошла к двери.
— Ах да. — Она остановилась у сейфа, покопалась в сумочке, вернулась к столу и положила перед ним ручку-Буратино, ту самую. — Вы забыли в квартире свою оригинальную вещицу.
— Да?! — с интересом спросил Рябинин. — А это не её?
— Нет, такой я никогда не видела.
Работники «Скорой помощи» вряд ли могли оставить — они вроде бы ничего не пишут. А больше на месте происшествия никого не было.
Рябинин составил протокол о том, что гражданка Покровская передала в прокуратуру для приобщения к материалам проверки авторучку в виде фигурки вытянутого мальчика с длинным носом, представляющей Буратино, а также клочок бумаги, представляющий часть листа с неровными краями, на котором имеется рукописный текст «Целую милую родинку», выполненный синими чернилами. Дал ей подписать и поморщился — странное дело: он читает книги, говорит с людьми, пишет письма, даже стихи студентом сочинял… И всё нормальным языком, русским. Но стоило вытащить официальный бланк, стоило взяться за протокол, как сразу выползали какие-то паукообразно-замшелые «исходя из вышеизложенного», «нижепоименованные», «по встретившейся необходимости» и «будучи в нетрезвом состоянии». Или вот «клочок бумаги, представляющий часть листа…»
Покровская ушла. Подробный разговор с ней ещё впереди, после возбуждения уголовного дела.
Рябинин
И тут же подумал: к нему пришли с горем и сомнением, а он сразу версию… что-то в этом было неблагородное. Но следователю не до благородства — ему бы преступника не упустить, истину бы отыскать.
Рябинин удивлённо разогнулся над листком: разве бывают неблагородные истины?
6
Сначала появилось сознание, само по себе, без плоти и материи, будто оно висело в космосе, где нет ни звёзд, ни планет, и думать поэтому не о чем — один мрак. Но тем и хорошо наше сознание, что оно не может не думать. Первая мысль — хорошо бы открыть глаза, потому что сознание уже догадалось о своей человеческой принадлежности.
Он разлепил веки, тяжёлые и тестообразные. Перед ним был серый деревянный брус. Сознание сразу поняло, что тело, в котором оно обитает, тоже вроде бы лежит на таких же деревянных брусьях и посылает ему, сознанию, болевые сигналы. Человек медленно повернулся на другой бок и увидел лицо другого человека — Эдика Гормана. И тогда человек понял, что он есть Суздальский.
В комнате громко разговаривали, смеялись, топали ногами и беспрерывно названивал телефон. Ничего не понимая, Суздальский сел. Он увидел большой стол, селектор, какие-то разговорные аппараты, капитана милиции за столом, милиционеров, которые входили и выходили, умудряясь стучать ботинками, как сапогами. А может, у него стучала кровь в висках.
— Эдик, что это за учреждение? — спросил Суздальский, хотя характер учреждения не вызывал сомнений.
— Милиция, — почему-то шёпотом ответил Горман.
— А зачем мы здесь?
Эдик пожал плечами, и Суздальский увидел; что у Гормана осунулось лицо и посерело, как тот самый брусчатый диван, на котором они сидели.
— Что произошло? — тоже шёпотом спросил Суздальский.
— Вы на кладбище перепили и свалились. Тут подвернулся наряд милиции.
— Чего же вы не увезли моё тело?
— Я тоже с вами выпил, мне вас не отдали. Хотели в вытрезвитель, да посочувствовали из-за похорон.
Суздальский понял, что Эдик просидел около него всю ночь. Он захотел выразить ему что-то вроде признательности, но только крякнул и полез за трубкой.
— Очухались? — спросил капитан и подошёл к ним.
— Очухался, — подтвердил Суздальский и вежливо приподнялся.
— Как же так… Культурный человек, вон трубку курите, а?
Ростислав Борисович вдруг рассмеялся крякучим мелким смешком. Добродушно-начальственная улыбка у капитана сразу пропала:
— Чего смешного?
— Мне частенько говорили: в шляпе, а стоит в проходе. Впервые слышу: напился, а ещё трубку курит.
Горман дёрнул его за пиджак. Суздальский сразу качнулся и чуть было не свалился на капитана, — он и без дёрганья-то еле стоял.