Следствие по магии 2
Шрифт:
Не дожидавшись моей реакции, сдвинул меня с прохода и уселся в кресло, напротив кровати. После чего стал что-то читать, листать и периодически подписывая, при этом электронная ручка свободно висела, словно в космосе.
— Ложись, засыпай, я тебе не мешаю.
Не мешает он! Он просто издевается!
Я час ворочалась! Принимала позу гусеницы в коконе, позу эмбриона, Ленина в мавзолее, звезды. Мне становилось то душно, то холодно. То от жары выставляла ногу, потом вспоминала, что это не красиво, прятала ее. Отворачивалась, зарывалась в подушки. Развлекалась, но спать не могла.
— Ты спать собираешься?
—
— Радует, что не крысой.
— Меня это тоже радует, но не настолько, чтобы спать.
— Что предлагаешь?
— Либо я отдам тебе карточку-ключ, ты выйдешь, а когда усну войдешь, либо просто идешь спать к себе.
— Богатый выбор, но ни того ни другого не получится, я хочу видеть этот процесс. Извини даже снотворное не предлагаю, это может что-то нарушить. Двигайся!
Колдун сел на кровать, запаковал меня в одеяло, и запел колыбельную. Спать расхотелось с концами. Ну, во-первых, я не железная, а Кощей всё-таки мужчина видный, во-вторых сразу стало жарко, в-третьих слышала, как фальшивит. В-четвертых, в-пятых, в-десятых, а сон покинул мой мозг окончательно.
— Никак не помогает.
Сообщила я очевидное, в тот момент, когда песенка про волка пошла на второй круг. Голос стал глуше, а слова «укусит за бочок» угрозой.
— А так?
В воздухе резко запахло озоном, с рук у мужчины слетел серо-зеленый туман, и я отключилась.
Градивник — Бог злого дождя, как правило с градом, его так же называли ведуном или чародеем
[1] Бог злого дождя, как правило с градом, его так же называли ведуном или чародеем.
Глава 9
Мы перебегали из лесополосы в лесополосу и имитировали скопление войск. Сомневаться в адекватности начальства можно, но только про себя.
Прибежим, начинаем рыть, прилетают коптеры. Начинают утюжить минометы. Нашему марафону уже как три дня и вот сегодня поступила команда возвращаться на базу.
Разведка той стороны прознала, что это отвлекающий маневр и перестала отвлекать свои силы на нас.
Но видно задело за живое и нас решили отогнать, начался обстрел. Минометчики в этот раз неопытные попались, видно решили потренировать. Но даже они все ближе и ближе клали снаряды. Они ближе, а моя группа дальше уходит. И так играемся мы в "ху. попадешь".
Жужики наконец улетают, обстрел заканчивается. Мы до КАМАЗа, прыгаем в него и на запасные позиции. Сегодня решили не по дороге ехать, а через поле. Мне дорога крайне подозрительной показалась почему-то, пахло от нее плесенью и кровью. Не стал рисковать. Ну и чешем мы через поле и тут наш КАМАЗ начинает дико вилять и вытворять разные кульбиты.
Борт был открыт, видимость хорошая, обстановка хреновая — заехали краями на минное поле. Свое или чужое, тут не важно. Даже если свои постарались, карту нам не оставили. Как дополнение к этому обстоятельству по нам прилетело, что не знаю, только почуял запах горящего бензина, дальше темнота.
Осознал себя, когда начало темнеть машина получила повреждение и весело догорала, нещадно чадя химией и бензином. Водитель — сержант оттаскивает контуженных поближе к лесу. Журналист оказывал первую медицинскую
Открытая война для меня началась еще в Киеве. Скрытая, когда меня не особо вежливо попросили из Беркута, я же Луганский, вот и п-шел вон. Война пришла в Луганск. 2 июня 2014 года, помню вкус тех шашлыков, холодной водочки и ласкового солнца.
Потом солнце заиндевело. Я видел эти самолеты, но даже до меня не сразу дошел весь ад происходящего. Я как сомнамбула смотрел в небо и ощущал пустоту. Свившую себе колкое гнездовье, где-то в районе сердца.
После авианалета я примчался на подстанцию скорой помощи. Задействованные после авианалета машины уже вернулись. Я только увидел, как их моют. Санитарки, вынув носилки, смывали кровь с себя и из машин. Кругом по асфальту двора текли бордовые ручейки, лежали сгустки крови. Сейчас, когда одна машина приходит с такого вызова, никто не обращает внимание, но тогда все машины были так уделаны… Я просто поверить не мог, что Украина могла такое сотворить.
В тот день, нас, водителя скорой, и бригаду медиков из Луганска отправили забрать раненных беркутовцев в Киев.
Мы забрали первых раненых. Молодой парень с пулевым ранением легкого. Я его даже не сразу узнал — мой напарник из Беркута Дмитрий. Весь утыканный дренажными трубками и капельницами, местами обожжен до кости. У второго было пулевое ранение с раздробленной бедренной костью, его я опознал только в больнице.
Ни одна больничка этого проклятого Киева не принимала их, мчал обратно как никогда. Вообще нам должны были отдать 4х бойцов, но мы двоих не нашли.
Я сотни раз себя корил, что не смог их найти.
Из украинской столицы наша неотложка прорывалась через блокпосты. Что бы сохранить жизнь бойцам «Беркута» врачи их переодели в гражданскую одежду.
Возможно, именно благодаря этому успешно прошли через все украинские блокпосты, доставив наших "беркутят" в Луганскую областную больницу. Я каждый день проверял товарища.
С того дня пребывание в Луганске становилось все более похоже на русскую рулетку. Казалось, что твоя смерть — это лишь вопрос времени. Больницы Луганска были забиты ранеными, а морги — убитыми. Большинство медиков впервые столкнулись с таким количеством огнестрельных и осколочных ранений, учились по ходу дела, других вариантов не было, как и у военных, все перестраивали на ходу. Я не видел смысла ездить домой — дома просто не стало, как и отца с матерью, а тут хоть не в одиночестве, помогаешь. Охрана общественного порядка, помогал врачам. Ездил на выезды, часто отстреливался.
Но запомнился мне один выезд. Моя скорая мчалась через промзону на вызов. На дороге вообще никого не было. Вдруг, за поворотом показалась одиноко стоящая волга. Тормознул машину, как толкнул кто. [1]
В районе был всего один прилет. На расстоянии пяти метров от авто была воронка от мины. В салоне на руле лежал человек без головы. Спортивные штаны и майка этого парня говорили о том, что к ополчению он не имеет никакого отношения. Взял документы, слипшиеся от крови, голова — голова была пуста. Просто механические действия. Нужно было сказать родным. Самое страшное — говорить родственникам о смерти. Не ты не веришь тому, что говоришь, ни тебя не понимают.