Следствие считать открытым
Шрифт:
— На ярмарку до Эштры. В гостинице «Полумесяц» у мене две койки были заказаны. Во время ярмарки в городе нету свободных комнат, токмо под заказ и то, ежели опоздаешь на пару часов, твое место продадут втридорога.
Поняв, что пытать его все же не будут, Трейсин осмелел, глаза его заблестели и забегали, что означало — теперь он будет думать, прежде чем отвечать. Но я рискнул и задал еще один вопрос:
— Это ты отравил Лусу? Если да, то зачем? Можешь не торопиться с ответом, в случае правдивого ответа мы тебя ни пытать, ни тем более убивать не будем. Но учти, у меня есть некоторые доказательства: достаточно проверить сумку Штыря, в которой имеется целый арсенал всяческой отравы.
— Гадом буду, не я! — возопил Трейсин. —
Золото действительно было там, где он указал. И вот что вызвало во мне сомнения: хотя серебряные марки уже не чеканились несколько десятков лет, но в странах Юга они все еще были в ходу наравне с золотыми и достаточно часто оказывались в кошельках. Но в этом кожаном мешочке было только золото.
Тут я вспомнил и про то, как Трейсин не пожелал есть с серебра в Эсвистранне, и про сгоревший серебряный флакон в мешке Штыря, в котором вороватый торговец в отсутствие хозяина вполне мог покопаться, и про то, что из моего окружения только Трейсин не держал в руках мою марку-талисман.
— Протяни ладонь! — решительно сказал я, вытаскивая серебряную денежку из каблука. — Если монета хотя бы задымится, ты — покойник.
Трейсин недоуменно посмотрел на меня, потом осторожно выставил свою искалеченную лапку, на которую я возложил марку. Минуты две я пристально смотрел ему в глаза пытаясь заметить следы тревоги. Но, увы, увидел я там только усталую и снисходительную усмешку.
Монета не изменилась. Я промахнулся, Трейсин устоял. Продолжать допрос не имело смысла. На ночь Штырь сделал из него кокон с помощью веревок, одна голова торчала. Счастливо избегнувший расправы и оттого воодушевленный торговец еще попробовал блеснуть красноречием, но Штырь заткнул неугомонный рот Трейсина его же собственным смердящим носком.
Засыпая, я вновь утвердился в своем убеждении: этот записной пройдоха совершенно не тянет на убийцу. Надругаться над беззащитной девчушкой, обчистить ближнего своего, спереть, что плохо лежит, — это для него. Но если сунуть в эти трясущиеся лапки нож, то он его выронит с перепугу.
А девчонка-то — молодец. Другая бы на ее месте нюни распустила, а эта только хвать! — и шаловливая рука уже к столу прибита. И все-таки насчет упавших с неба ножниц я не ошибся, они действительно у Лусани. И если в отношении себя я еще могу допустить чудесную случайность раскрытия «небесного яйца», то в отношении «первооткрывательницы» это исключается, ибо случайность, повторившаяся дважды, неизбежно становится закономерностью. А закономерность и чудесность — две взаимоисключающие вещи.
Значит, взять ножницы могла и должна была именно Лусани. И что же в этой девочке такого особенного, если артефакт, до которого в течение двух столетий не могли добраться все колдуны Южной Земли, чуть ли не сам прыгнул к ней в руки, после чего повел свою новую владелицу невесть куда?
Ох неспроста это, мое сыскарское чутье трепещет, как та гончая, что, учуяв добычу, делает стойку. А эта добыча еще та — заурядное дело об исчезновении деревенской девчушки может вылиться в нечто столь грандиозное, что даже представить себе" невозможно. И сдается мне, я в этом грандиозном буду участвовать не на последних ролях…
Постойте, да о чем это я? Я в это самое грандиозное уже влип с головой, как не в меру любопытная оса — в мед, и с каждым следующим днем я погружаюсь в вязкую глубину все глубже и глубже. Так что выбор у меня невелик: либо манящая сласть поглотит меня, либо я сам всю ее съем-
Так что дерзайте, любители вкусного меда и захватывающих приключений! Сегодня утром мы отправляемся в Эштру, следуя путем юной Лусани и… зову моего сердца.
Три дня пути до зеленодольской столицы прошли без происшествий. Уровень тревожности местного населения возрос до предела —
Вечером третьего дня Эштра вынырнула из-за холмов. В багровых лучах заката мрачный город выглядел как большая куча углей с редкими проблесками рдеющих огоньков. Черной лентой обвилась вокруг него неподвижная Верана. Вокруг, сколько хватал глаз, не было видно ни души, лишь облезлый бродячий пес-помоечник уныло трусил по дороге.
И тишина. Так не бывает в большом городе даже ночью, если только… Мы въехали в пригород. Улицы пусты, дома глядят на нас черными оконными проемами, вечерний полумрак рассеивают лишь наши факелы.
Кажется, мы заблудились в безлюдном темном городе. Проезд становился все уже, стены придвинулись и загородили небо. Впереди тупик и…
— Стой, это западня! — воскликнул я, подняв лошадь на дыбы, но опоздал — огромная сеть накрыла всех сразу.
Вокруг сразу замелькали черные фигуры, появились факелы. Трейсин неуклюже свалился под ноги лошадям и дико заорал, когда на его спине отпечатались шипованные подковы Вороного, бронированный Таниус зацепился за сеть всеми местами сразу и теперь дергался, спеленатый с головы до пят, Штырь вспорол сеть одним ударом, но замер, когда у его горла заплясали наконечники копий.
— Живьем брать лазутчиков! — пробасил кто-то сверху. — Щас узрим, каких птах мы туточки отловили!
Знакомый голос, я его слышал совсем недавно. Прорезав в сети дырку, я высунул голову наружу и нос к носу столкнулся с Портавелем, тем самым купцом-богатырем, коего так лихо отделал Таниус в Эсвистранне. Он вроде бы тоже узнал мое лицо и усердно заработал мозгами, вспоминая, где меня видел, когда и в какой степени трезвости.
— Таверна «Купец», Райен и компания, — помог ему я.
— О! О-о-о!!! Робята, размотайте их! То есть передовые борцы с бандитизьмом — свои люди. А у нас така беда стряслася, господари! Матку родну, Эштру стольную, третьего дня лиходеи-бубаевцы захватили! Голова наш, Хуба Фуфырь, пес смердящий, смылся отсель совместно с наемниками и зеленодольской казной, свою шкуру спасал, зюзюка подколодная, а град без единого меча остался. Туточки лесной сброд отыгрался на горожанах сполна: весь чиновный люд из ратуши на площадных светильниках поразвесили сушиться, имения передовых богатеев разграбили подчистую, а тем, кто не успел ноги унести, их и поотрывали. Люд зеленодольский на ярмарку было сбирался, так те ж супостаты торговые ряды погромили, товар потырили да над купеческой братией поглумились. Вот тобе, батюшка, ярмарка, вот тобе и праздник! До окраин захватчики покамест носа не казали — ведают, злыдни, что люд здеся живет бывалый и навостренный топор в чулане оперечь хранит. Но, вестимо, вору награбленного завсегда мало, так что ждем гостей непрошеных. Собрали тут невеликий отрядик, а я, стало быть, у них за головного. Эй, живоглоты, чево вы там разоряетесь! — заорал он в другой конец переулка, откуда раздавался галдеж, щедро нашпигованный отборным матом городских окраин.
— Пойма-али! Шпиёна, понимаешь, поймали! — донеслось из темноты. — Аи! Кусается, заррза!
— Так волоките его досель, да не зашибите ненароком, с вас станется!
Другим отрядом командовал небезызвестный хозяин «Красна Солнышка». Шестеро здоровенных мужиков в поварских халатах притащили нечто, укутанное в сеть, дергающееся и вопящее.
— Мне к Райену, расследователю! Выпустите меня, оглоеды, для вас же стараюсь!
— Райен — то есть навроде бы ты, — метко заметил Портавель. — А енто кто ж? Соглядатай твой, что ли?