Следствие ведет Россана

Руссо Энцо

Впрочем, уговаривал Джанфранко не слишком настойчиво. Он был простужен, и, судя по всему, у него был сильный жар. Россана, хорошо знавшая его привычку вечно отлынивать от работы, даже удивилась, что он не остался дома и не улегся в постель. Да и день был пасмурный, и в довершение к простуде можно было подхватить еще и воспаление легких.

— Долг превыше всего, моя милая, — добродушно усмехаясь, пошутил сторож.

В эту-то минуту и показались Микеле с Фабрицио.

— А где же Руджеро? — сразу выпалила Россана, не дожидаясь, пока они поднимутся по лестнице.

— У него тридцать девять и пять, —

лаконично ответил Фабрицио, сопровождая сообщение трагическим жестом.

Оглушительное чихание Джанфранко заставило обернуться всех троих.

— Будьте здоровы!

— Здоровье из меня уходит.

Смеясь, они начали подниматься по лестнице, но времени было в обрез, и Россана сгорала от любопытства.

— Ну говори же! — накинулась она на Фабрицио, который вынул платок и не спеша вытирал нос. — Хорошенькая была ночка? Трамонтана [11] вас здорово прохватила?

11

Холодный северный и северо-восточный ветер.

— Ничего себе. Единственное, что нам удалось поймать, это насморк. А Руджеро повезло еще больше — у него к тому же сильный жар.

— Ну а кроме этого?

В нескольких словах Фабрицио рассказал Россане и Микеле о случившемся ночью. И хоть лестница была не слишком длинной, он успел поведать обо всем, начиная с засады и кончая вертолетом.

— Ну а ты что узнала? Что сказал тебе отец?

Россана пожала плечами. Она была чуточку раздосадована тем, что ей придется разочаровать друзей.

— Да разве его увидишь? Когда он вернулся этой ночью, я уже спала. Я хотела его дождаться, но в час уснула как убитая. Ничего не поделаешь.

— А утром?

— То же самое. Когда я проснулась, его уже не было.

— Черт возьми!

— Да, вот что. Кажется, в Фьюмичино была сильная перестрелка. Возможно, двое убито.

— Ай-яй! — заметил Микеле, притворно передернувшись от ужаса. — С недавних пор в этих краях выпадает больше свинца, чем дождей.

— Эту фразу ты взял из журнала «Криминаль», — поддразнил его Фабрицио, но сообщение произвело на него впечатление.

— Однако в газетах об этом ни слова, — возразил он, кусая губы. Он успел, по обыкновению, просмотреть первые полосы газет, проходя мимо газетного киоска.

— Это произошло, наверно, где-то около шести утра. Поэтому газеты еще не успели дать сообщение, но мама сказала, что стычка, видимо, была серьезная.

— Ну, здесь наши пути расходятся! — провозгласил Фабрицио, останавливаясь у поворота коридора. — Встретимся на перемене?

— Конечно. Пока!

Утро в общем прошло терпимо. Молодая и симпатичная учительница литературы синьорина Д’Амико любила посмеяться и никогда не сердилась. Она не произносила буквы «р» и, кроме того, имела привычку начинать каждую фразу с «Я считаю», что неизменно вызывало веселый смех в классе. Например, она говорила: «Я считаю, что сегодня, вместо того чтобы излагать новый матевиал, было бы лучше уствоить небольшой опвос».

Эта привычка учительницы вызвала в то утро очередное столкновение с Паоло Костантини, здорово насмешившее ребят. Когда этот парень ссорился с матерью или младшей сестрой или же у него крали

его велосипед (а это случалось в среднем раз в полгода), он впадал в мрачное расположение духа и к нему нельзя было подступиться. На все вопросы он отвечал тогда грубой бранью. Вообще же Паоло был парень веселый, с юмором, и острил напропалую, не боясь, что ему влетит за острый язык. За три года учебы вместе с ним в школе Россана подсчитала, что учителя раз пятнадцать писали на него докладные директору, а из класса его выгоняли так часто, что все давно сбились со счета.

— Сегодня, я считаю, очеведь отвечать… сейчас по-смотвим… да, сегодня очеведь именно Костантини, — наконец выбрала жертву Д’Амико, поднимая глаза от классного журнала.

Вызванный (все взоры были устремлены на него) потер рукой бороду, скорее воображаемую, чем действительно существующую, делая вид, что усиленно размышляет.

— А я считаю, что нет, — ответил он с самым серьезным выражением лица, вызвав взрыв смеха, застигнувший учительницу врасплох.

Но Джованнела Д’Амико была не такой человек, чтобы сразу сдаваться.

— А я считаю, что ты, если не выйдешь отвечать, получишь вевную твойку [12] .

— Я считаю, что получу ее и так и так, — печально согласился с ней Паоло Костантини, выходя к доске.

И началось целое представление: учительница была готова снисходительно закрыть глаза на пробелы в знаниях Паоло Костантини, а тот решил как следует позабавить одноклассников, не заботясь, чем это может кончиться. Правда, больше всего пострадала от этого греческая история.

12

В итальянской школе принята двенадцатибальная шкала оценок. Тройка — одна из худших отметок.

— Ты помнишь, в каком году пвоизошло это сважение? — спросила учительница, когда Паоло упомянул о битве при Марафоне.

Пять, шесть, десять секунд молчания — лишь подавленные смешки то на одной, то на другой парте. Наконец Паоло решился и брякнул наугад:

— В четыреста восьмидесятом году до нашей эры.

— Нет, в четывеста девяностом, — невозмутимо поправила его учительница.

Паоло опять задумался.

— Нет, а я считаю, что она была в четыреста восьмидесятом, — упрямо возразил он, вызвав новый взрыв смеха в классе.

Но опрос уже подходил к концу, и оценка была не из лучших — пять. Паоло Костантини вернулся на свое место, что-то недовольно бурча себе под нос.

— Ты еще и недоволен? — поинтересовалась синьорина Д’Амико, не скрывая улыбки. Этот задиристый паренек внушал ей симпатию.

— Я-то думал, вы получше относитесь к таким, как я.

— К таким, как ты? Не понимаю, о чем ты гововишь.

— К тем, у кого в фамилии нет буквы «р», — мгновенно нашелся Паоло.

На этот раз расхохотался и он сам, и учительница. На такие шутки она никогда не обижалась и ограничилась лишь тем, что добродушно постучала рукой по столу, призывая к порядку: