Следствие ведут знатоки

Лаврова Ольга

Нетрудно вообразить. Среди ночи. Первая ночь после разлуки. То есть они в постели. Со всеми вытекающими отсюда супружескими обстоятельствами. Она нетактично выбрала момент. Она стала ему неприятна! Нет, я с ним не могу, сейчас затопаю ногами и заругаюсь, как извозчик. Надо посчитать медленно до десяти, прежде чем продолжить.

— Итак, вы ее не расспрашивали?

— Нет, что мне эти детали? Факт есть факт, как его ни поверни. Лезть еще глубже в эту грязь…

Еще раз до десяти. И отвлечемся на эуфорбию — опять

цветет кровавыми лепестками. Не растение, а заготовка для тернового венца.

— Маслов, вы не догадываетесь, почему жена сбежала?

— Вы же ее знаете. Пал Палыч! Ирина — женщина не очень уравновешенная, бывает у нее иногда… Может, первый раз осознала по-настоящему свое прошлое, а? Начала рассказывать и вдруг поняла, какое это производит впечатление на честного человека. И убежала просто от стыда, просто не посмела взглянуть мне в глаза при свете дня! Это очень на нее похоже!

— При свете дня… Эх, Маслов, «я», «я» — без конца «я»! А она?

— Но ведь я же…

— Снова «я»! Да подумайте и о ней тоже! Она ведь не с курорта приехала, многое пережила за это время.

— Я понимаю, и я радовался, что она вернулась. Но…

— Но узнали кое-что новое. Я-то уж меньше всего склонен забывать, что ваша жена совершила преступление. Но к вам она пришла как к самому близкому человеку, кто-кто, а вы обязаны были выслушать. А вы ее грубо отталкиваете. И после того ее же обвиняете в нетактичности!

— Но позвольте! Неужели вы не понимаете моих чувств?!

— Чего тут не понять? В сущности, вы выставили жену из дому!

— Нет! Я ее не оскорбил, не ударил! А если что и сказал, так не могла она ждать, что я обрадуюсь! За что вы меня упрекаете? Да любой бы на моем месте! Если он порядочный человек!

— Хватит уже негодовать. Сотрите пену с губ. Не верю я в вашу беспредельную наивность! Не тот возраст.

— Но… о чем вы?

— О том, что в глубине души вы давно все знали.

— Как знал?! Ни минуты, ни секунды!! Действительно ошарашен. Что доказывает силу самообмана. Ничего иного не доказывает.

— Знали, Николай Семенович. Конечно, знали. Таких вещей нельзя не знать. Другое дело, что ни в коем случае не желали осознавать, запрещали себе думать. Потому избегали ее разговоров о неладах с Кудряшовым, не любили точных денежных расчетов, принимали на веру удивительное умение Ирины Сергеевны вести xoзяйство и за гроши покупать дорогие вещи.

— Нет… нет… вы ошибаетесь…

— Не ошибаюсь. Я вам больше скажу — вас очень устраивало положение дел. Вольготная, обеспеченная жизнь, обеды в ресторане. Словно с неба, валятся дубленки и портсигары с камешками. Кстати, где портсигар?

— У меня…

— Вот видите, жена при вас снимала серьги и кольца, а вы промолчали о том, что в кармане лежит, благо вас не обыскивали.

— Но… это же моя личная вещь.

— У Ирины Сергеевны был еще браслет в виде змеи. Он

где?

— Браслет Ира продала — мы копили на машину.

Ах, тебе еще машину хотелось! Ну, естественно, настоящий мужчина имеет машину. В рифму получается. А он куда противнее, чем Кудряшов. Оба ее эксплуатировали. Но тот не лицемерит, даже отстаивает свою философию. Этот — кот. Не в смысле кошачьей грации. Муж Масловой — кот. И потому тоже роковая фигура в ее судьбе.

— Кому продан браслет?

— Не знаю… Опять вы мне не верите! И, вообще, вы такого про меня наговорили!.. — он в отчаянии стиснул руки.

— Давайте разберемся, — Знаменский достал один из томов дела, раскрыл. — Здесь список ценностей, сданных вашей женой, и опись домашнего имущества.

— Да, я вижу.

— Проанализируем эти документы с одной точки зрения: сколько сюда попало мужских и сколько женских предметов. И какова сравнительная стоимость. Прочтите.

Маслов читал.

— Замечаете закономерность? У нее — не ахти какие сережки, у вас, по характеристике Кудряшова, — очень ценный портсигар. У вас две шубы — у нее одна. И так во всем.

— Ей нравилось делать подарки. Я же не просил.

— Но с удовольствием принимали. И вспомните еще кое-что, не внесенное нами в опись, — обилие детских вещей. Дескать, меня возьмут, а дети будут расти, им надо в чем-то бегать. Ирина Сергеевна понимала свою обреченность. А вы постоянно жили рядом и ничего не понимали?

— Я не знаю… нет-нет, я не сознавал!..

— Ну, допустим. Человеческая слепота порой феноменальна. И все-таки в ее судьбе есть доля вашей вины, поэтому не вам от нее отрекаться!

Бесполезно. Он будет только защищать себя. Святое «я». Вон уже еле шелестит:

— Возможно… но я просто не мог иначе…

Гнев схлынул, Знаменский устал.

— Вы погубили все, чего я достиг: признание, раскаяние… Одним махом. До смерти испугались за свою репутацию.

— Нет, но нельзя же так! Вы меня считаете за бездушного карьериста. А у меня исследования, как вы не понимаете! Если меня отстранят, кто их закончит? Это просто катастрофа! Три года труда!

— Вы любите свою работу? — с любопытством спросил Знаменский.

Он любит что-то, кроме себя?

— Боже мой, неужели нет!

— Рад слышать… Хотелось бы верить, что вы неплохой человек. — Попробуем сыграть на этой струне.

— Конечно! Я хороший человек!

— И привязаны к жене, хотя и наводили справки о разводе.

— Когда все так складывается, поневоле начинаешь думать… Но это же не потому, что я равнодушен к Ирине.

— Тогда, может быть, для нее не все потеряно. Слушайте. И ей, и вам предстоит еще много перенести. Будут очень трудные годы. Дайте Ирине Сергеевне надежду. От вас зависит, каким человеком она выйдет на волю. Бездомным, обозленным. Или готовым начать новую жизнь.