Следствием установлено
Шрифт:
— А здесь, на фабрике, что-нибудь подобное замечалось? Вот некоторые говорят, что он давно ее ревновал.
— Я этого не замечал… Мы тут все как в одной горсти собраны, если бы что-нибудь случилось подобное, это, как огонь по сухой траве, разбежалось бы…
— Хоть какая-то доля правды могла быть в этом письме?
Председатель профкома задумался.
— Да как сказать? Я удивился, что он мне его показал. Человек он нелюдимый, неразговорчивый, друзей у него не было, а я никак не принадлежал к доверенным его лицам. Это выглядело как бы жалобой,
— Вы кому-нибудь рассказывали об этих письмах? — спросил Осокин.
— Я не рассказывал. Он сам рассказывал. Поспрашивайте вахтера Семушкина…
Вахтер Семушкин показал, что однажды, когда он находился в кабинете коменданта, почтальон принес туда письмо. Комендант повертел конверт, пожал плечами и сказал: «Из Сочи кто-то пишет… Вроде бы и некому».
Вахтер высказал предположение, что письмо от жены. Комендант ответил, что не ее почерк, и распечатал письмо. Тут же, при вахтере, начал читать. Прочитал наполовину, грохнул по столу кулаком. Вахтер уверял, что воспроизводит его слова дословно: «Убить ее, что ли, а, суку?»
Вахтер воспроизвел и весь последующий диалог.
Комендант спросил:
— Скажи, Матвей, если бы ты узнал, что твоя жена с мужиками путается, что бы ты сделал?
Семушкин был немолод, было ему за шестьдесят. Будто бы он в ответ посмеялся:
— Порадовался бы за старушку, что в этакие годы успехом пользуется…
— Э-э-э, оставь! — ответил комендант. — Твоей жене шестьдесят, моей тридцать!
На это Семушкин ему ответил:
— Не женился бы на молоденькой! На девках-то парням жениться, а нам надобно понимать свой резон.
Осокину удалось установить, что Охрименко показывал письма и кое-кому еще. Сдержанный человек, нелюдим — и вдруг так разговорился. Стало быть, взбудоражили его письма, взбудоражили основательно. Жена вернулась, и тут же прогремели выстрелы.
Собственно, после показаний тех, кому Охрименко показывал письма, с кем делился своими переживаниями, допросы можно было прекратить. Ревности никакая другая версия не противопоставлялась.
И хотя Лотинцева очень волновала третья пуля, в ней, по всей видимости, нужда отпадала. Оставалось получить акт о смерти Охрименко, а для этого выехать в Рязань.
Осокин несколько раз в течение дня пытался дозвониться до областной больницы, но это ему не удавалось, связь с областным городом была повреждена. Тогда Осокин позвонил Пухову, попросил связаться с областной больницей и узнать, когда можно приехать за актом вскрытия.
Осокин укладывал вещи в Доме приезжих, собираясь в Рязань, к нему прибежал участковый инспектор.
— К телефону вас! Из прокуратуры… Срочно!
— Что там стряслось? — спросил Осокин.
— Срочно! Больше мне
На проводе почему-то оказался Лотинцев.
— Жив твой подопечный, — объяснил он Осокину. — И благополучен к тому же! Хоть сейчас допрашивай!
— Не может быть! — вырвалось у Осокина. Он знал, что за Лотинцевым водилась любовь к розыгрышам.
— Вот тебе и урок, Виталий Серафимович! — ответил поучающим тоном Лотинцев. — В нашем деле все может быть, даже и невероятное! Скользящее ранение! Так говорит хирург… С перепугу твой Егорушка не разглядел! Будь и ты осторожен, не прогляди чего!
На фабричной машине Осокина отвезли до ближайшей автобусной остановки, где он сел на первый же проходящий автобус на Рязань.
Нс так-то и далеко до Рязани, километров семьдесят но лесная дорога вьется зигзагами, обходя болота. На крутых поворотах автобус снижал скорость и тревожно гудел.
И хотя по дороге встречались села и деревни, край выглядел безлюдным. Леса, леса, лишь иногда сквозь порубку на мгновение открывалось поле с загустевшими озимыми, но выглядели они не ярко, будто бы побледнели на зыбучих песках.
Не очень-то походишь здесь по лесу в конце мая без накомарника, пожалуй, убежишь без оглядки. И чего прикипел прокурор Русанов к Мещере? Любит он эти леса и болота. И вдруг ожег вопрос: а чего Охрименко из Ашхабада в этакую болотную глушь? Жену, что ли, прятал от больших городов? С чего бы сюда, а не к себе в Белоруссию, в светлые веселые города?
Осокин приехал в Рязань уже в девятом часу вечера. Допрос отложил до утра, но у дежурного врача поинтересовался состоянием раненого. Ему ответили, что самочувствие у гражданина Охрименко нормальное, что никаких ограничений для общения нет.
Вот тебе и рана в грудь навылет. Едва дождался утра и поспешил к главному врачу, который и делал операцию. Он принял Осокина в своем служебном кабинете.
— Не повредит больному допрос? — все же спросил Осокин.
— Я уже объяснял своему коллеге доктору Пухову, что ему ничто не повредит.
Врач взглянул на Осокина поверх очков с любопытством.
— Что там произошло? Больной нам не пожелал объяснить природу ранения…
— Покушался на самоубийство! — ответил Осокин.
— Самоубийство?! — воскликнул в удивлении врач. — Вот уж не подумал бы! Скорее, можно предположить, что кто-то в него стрелял, а он пытался отстранить пистолет. Шла борьба… Рана носит и следы порохового ожога… Но она нисколько не опасна!
— Разве ранение не сквозное? — в свою очередь удивился Осокин.
— Это как считать! Кожа на груди и его левом боку действительно прострелена, а вот пулю я обнаружил у него в ладони. Почему я и подумал о какой-то борьбе. Был он к тому же пьян, а с пьяными чего только не приключается…
— Как же пуля оказалась в левой ладони?
— Она прошла по касательной, оцарапала ребро… Он, видимо, каким-то образом защищался и подставил под пулю левую руку.
— Он не защищался, а пытался покончить с собой, а перед этим убил жену.