Следуй сердцу. Follow your heart
Шрифт:
Под натиском тяжелой артиллерии, слепой слепого бережно хранит. Приглушенно, стыдливо и ничтожно мы день за днем теряем каждый миг. Вот если бы ту искру откровенья соединить с расчетливым умом, спокойной мудростью заполонить гоненья и претворить удачливым венцом!
Вкусить игру и грешника не славить, признать борьбу, не покорившись ей, познать себя и цель поставить, чтоб без лукавства, верить
только ей.
Тебя люблю…
Тебя люблю… и нет на свете
что речи облекут в волшебный переплет из нитей сердца – нет похоже чувства!
Моя любовь к тебе… та роза у огня, что лепестками грез усыпала дорогу,
и ало-красный зной пронзил мои уста, лишь прикоснусь к тебе – и жарче нету чувства!
Вращает жизнь судьбу меж кольцами планеты – я встретила тебя, и это больше снов! Нетленным очагом пусть дом влечет и греет, что для тебя храним единственным лучом.
Моя любовь… волна, что ласкова и страстна, что может захлестнуть, а может уволочь
тебя в прекрасный мир и сладкий, и опасный, но ты прильни ко мне и осчастливь собой.
Ты ангел во плоти иль демон – я не знаю… Любовь моя сильна тем, что верна тебе!
Что было не с тобой, та жизнь уже погасла. Лишь прикоснусь к тебе – и жарче нет морей!
Когда один глаз смотрит вдаль…
Когда один глаз смотрит вдаль, второй мой ищет путь. Я быстро мчусь, волненья прочь, и ветер мне в лицо. Но стоит затеряться там – мне не найти пути. Тогда цветы сомкнут главы. Затеряны следы.
Борясь с причудами в слезах, я трачу силы зря. Понять – не значит соблюдать, всего лишь не упасть! Глаза как зеркало души покрыты пеленой. Волненья где-то там внутри – не дастся нам покой!
Бушует пламя, сердце жжет – те муки как в аду! Сомненья, страх, упрек и вот… глаза опять в пылу. Душа, которая слаба, пропитана насквозь. И если бы не сила та, исчезло б тело то.
Молва гласит: «Пороки – зло. Мы не способны лгать!». Великий суд настигнет вмиг – глава в ногах опять. Но стоит мысли бередить – и колесница в бой. Остался тот, кто превозмог, тот, кто сказал: «Стоять!»
Чем стойче честь ты бережешь, чтоб обрести себя, отныне дольше весь твой путь, чтоб покорить слова!
Уж скоро двести лет с тех пор…
Уж скоро двести лет с тех пор, как мы осознаем творенье нетленных дневников его1, петровского следа забвенье.
Он расчленил толпы пороки, проник он в сердце, свет искав. Собора тайну приоткрывши, бескрайность веры постигав. И время – бремя уделял он беспечной карте и вину, шальной любви и тем припадкам, что свыше посланы ему.
Лучи забвенью предавая, глаза подняв на лик святых, он, в иступленье пребывая, – на полотне он мощи зрел!
Поставил жизнь – на карту пику – познать, каков он человек, какая тайна скрыта глазу и что под камнем
Он видел шествие коня, что возложил глыбы на плечи, он понимал душой, что здесь его поглотит город вечный.
1. Посвящение Федору Михайловичу Достоевскому.
Двойник, туман над дном болота, и желтый блик над мостовой склоняются дома, из окон колодец с каменным замком. Живя в капкане сует мирских, владел он тайной бытия. В болезненной толпе он видел слезу души, слезу дитя.
Пророком был, оставив славу, он человеку завещал – нести свой крест, познав страданья, сквозь свечи сердце созерцать. Он стал для многих – «мой учитель». Молва ходила, бередив. Искал Христа, искал спасенья, он верил в красоту чрез боль. Еще страница, еще законы, мы чувствуем, что близок час просить прощенья и отчаянно читать листы печатных строк.
Бежит, течет река забвенья, времен зыбучие пески, но жизнь его есть продолженье пути заблудшей в снах души.
Я выронил свой меч в бою!
«Я выронил свой меч в бою! Как проклятый тащился всуе. Сумел я смерть оставить на краю и сбросить подлых чертей в омут. Напрасно! Ждал путей святых и честь друзей в час смуты и утраты. Шалить я так и не сумел, держа терновый крест в подвале. Я золотой венец убрал из глав и грез живых и мертвых. Напрасно! Жизнь прошла и вот – следы оставил пес покорно.
Влачусь теперь неведомо куда, и пролита давно уж кровь. Седеет волос, сердце и мечта. Сосуды лопнут вскорь…
Зачем судьба зажгла костром, сгорев быстрей, чем открыв веки? Зачем потухший кратер тлел, повергнув страстные побеги? Проклятие! Безумствует душа. Ей нипочем страданье человека! Ей жизнь дала бессмертие, а нам – пустое умиранье века. Дряхлеют руки, ноги в переплет бредут по закуткам лощины. Мой рыцарь в склепе погребен – от яда, кажется, спасенье? Набрел случайно (не однажды) на капли грез и наслаждений… – глаза блестят, когда упрек исходит из молвы прощений.
„Все говорят: нет правды на земле, но правды нет – и выше“1, – может! Мои уста – устье реки, заволоченной тиной мутной. Я истекаю бытием – а это, право, так возможно! Глаза, невидящие сна, в туннели заплутали смутном.
Полно! Порывы чахнут, жалят. Кровать пуста и холодна. Что ж, бой прошел, а я так грузно бреду по костяным путям. Вот, небо! Вот, душа! Свобода, лети туда, куда должна. Оставь мне тело или, слышишь, уйди быстрей и навсегда.
Вдохни пустоту и блаженство. И ты, земля, бери меня! Рыхлил… не дорожил мгновеньем – теперь бери меня сполна!» Так бредил старец в полутьме. Хандра обид свела в могилу. Песнь старца – горечи удел и жалости на сваях зыбких.